Римская цивилизация - Роберт Виппер

В глазах Октавиана эта присяга (упомянутая в другом месте Анкирской надписи) санкционировала задним числом переворот 32 г., тот произвольный захват власти, который был им совершен. В своем всенародном отчете он пошел еще дальше и представил coup d’etat чуть ли не как исполнение воли общества, во всяком случае, как нечто согласное с желанием всех: рег consensum universorum potitus rerum omnium. Во второй половине фразы Август разумеет уже другой момент, а именно важный акт 27 г. Этот акт выступает в документе в виде восстановления законного порядка после неизбежной временной узурпации. Но события пяти лет стянуты в один момент; смысл заключительных действий распространен назад на весь период; в толковании составителя автобиографии влиятельнейший гражданин только для того и воспользовался в критическую минуту чрезвычайным авторитетом, чтобы по миновании опасности передать опять государю-народу высшее распоряжение.

Последняя фраза общей политической характеристики особенно поразительна по своей нарочито скромной формулировке. «После этого я стал выдаваться над всем достоинством положения, но не имел в распоряжении большей власти, чем мои коллеги по должностям»[68].

Документы нигде не останавливаются на особых конститутивных актах, которыми был бы закреплен новый строй и точно определено положение постоянного правителя. Для него нет определенного титула, его деятельность не объединена вообще в ясно очерченный круг. Столько-то раз автор биографии был консулом, такой-то год он облечен трибунской властью, столько-то вывел колоний, выдал на публичные нужды столько-то сумм. Все это мог бы изобразить на своем мавзолее республиканский сановник старого времени; можно даже предполагать подобные летописи при родословных древах в атриях триумфаторов и императоров из среды аристократии. В конце биографии Август ссылается на вещественные доказательства почестей, которые даровал ему народ и сенат. «За эту заслугу мою (возвращение авторитета народу и сенату в 27 г.) я получил в силу постановления сената имя Августа; косяки дверей моего дома были перевиты лавром во время публичного торжества, над входом был укреплен гражданский венок, а в Юлиевой курии помещен золотой щит, который был мне дарован сенатом и народом римским за доблесть, мягкость, справедливость и благочестие, что и подтверждает надпись на щите…» «В тринадцатое консульство мое сенат, класс всадников и весь народ римский дали мне имя отца отечества и решили, чтобы это имя было изображено у меня во входной зале, в курии, и на Августовой площади под конным изваянием, которое в силу сенатус-консульства мне здесь поставлено»[69]. Автор и предлагает потомству прочитать по этим республиканским украшениям о его заслугах.

Если бы у нас был только один этот документ для суждения о правлении Августа, из него можно было бы почти сделать заключение, что, по исполнении таких-то и таких-то актов и поручений, авторитетнейший человек в республике отказался от власти и стал в ряды остальных граждан. Факт установления нового строя и постоянной императорской власти совершенно не отмечен в политической автобиографии: для нее он не существует.

Таким образом, для изображения фактической стороны дела трудно найти источник, более стирающий и замалчивающий реальный ход вещей, чем Анкирская надпись. Но в то же время для общей оценки положения чрезвычайно важна вся эта искусственная группировка, все эти фикции, все формулы лоялизма, политического самоотречения, которые так характеризуют отчет Августа и так хорошо схвачены в двух словах Сенекой: «Государь спрятался в одежду республики». Если бы налицо были одни словесные предрассудки общества, только одни тени отвлеченных учреждений прошлого, перед ними не было нужды так старательно склоняться. Все эти формы указывают лишь на то, что совершился компромис со значительными реальными силами. Как прошел этот компромисс в частностях, в какие он облекся политические детали? Если для выяснения их Анкирская надпись отказывается служить, то она дает важное общее указание: она позволяет заключить, что крупных решительных конституционных актов, похожих на провозглашение или пересмотр конституций в новоевропейской истории, не происходило в правление Октавиана-Августа. Медленным ходом утверждались частные прерогативы и закреплялись существующие отношения. Лишь впоследствии, в перспективе такие акты, как соглашение 27 года, представляются нам более резкими поворотными моментами, так как в нашей мысли с ними невольно связывается ряд дальнейших последствий.

В руководящих указаниях автобиографии Августа мы нашли общий комментарий ко всей группе политических уговоров и комбинаций, из которых сложился принципат в своем первоначальном виде. Нам следует перейти к отдельным моментам развития нового политического строя.

Успехи Октавиана в войне 32–30 годов были очень крупны. У него не было более соперника в императорстве; он снова вернул Италии владения на Востоке и приобрел в свое полное распоряжение богатую вотчину Египет. Под впечатлением этих фактов население Рима и сенат присудили ему выдающийся триумф и религиозные почести. Весь народ, сенаторы и весталки должны были в день его возвращения в Рим выйти ему навстречу и идти перед его колесницей. Имя триумфатора было внесено наряду с именами богов в общую молитву за благоденствие народа римского. День его рождения был объявлен ежегодным праздником.

Это чрезмерное преклонение перед вторым Цезарем не должно нас вводить в заблуждение. Было бы ошибкой, если бы мы заключили отсюда, так же, как это делает Дион, что в последующих соглашениях договаривающиеся стороны были совершенно неравны, что у императора была вся сила и что контрагент мог только принимать, но отнюдь не ставить требования. Не следует преувеличивать исключительно могущество Октавиана в этот момент. Дело в том, что главный начальник всех военных сил находился на другой день после победы в большом затруднении.

Он отпустил отслуживших солдат своей армии и войск противника, но не дал им обещанного вознаграждения; отряды других солдат были разосланы в виде гарнизонов или отправлены на родину. В армии было, вероятно, сознание, что с прекращением гражданских войн значение военного элемента должно будет неизбежно пасть. Солдаты попытались поэтому, пока еще составляли сплоченную массу, воспользоваться выработавшимися в их среде политическими формами и выставили, как и раньше, в 41 г., в 37 г., широкую программу требований. Меценат, замещавший Октавиана в администрации Италии, и Агриппа, командир возвращавшихся в Италию войск, не в силах были справиться с протестом. Пришлось спешно зимой через бурное море вызвать в Италию самого Октавиана. Он пригласил к себе в Брундизий членов сената и представителей всаднического класса, очевидно, чтобы иметь опору в гражданских элементах против взбунтовавшихся военных. К нему явились ораторы недовольных солдат и добились присуждения военным тех же самых наград и подарков, какие были выданы после предшествующих гражданских войн. Но обещания эти было трудно выполнить. Октавиан должен был предложить к продаже имения свои и своих близких. Только поступление огромной египетской добычи дало ему нужные средства, чтобы удовлетворить солдат.