Vita Nostra - Марина и Сергей Дяченко

Сашка зажмурилась.

На секунду перестала думать словами. Казалось, мысли ее — живые существа, похожие на цветных, подсвеченных изнутри амеб.

— Вы все понимаете, — сказал Портнов. — Вам не хватает опыта и знаний. Второй курс… Едва начали учить Речь… Но вы уже слово, Саша, слово, а не человек. Повеление, приказ. Ваша ценность как будущего специалиста колоссальна. Мы будем заниматься в мае, в июне, частично в июле — каждый день и очень серьезно.

Сашка скосила глаза на розовый телефон.

— Под наблюдением педагога! — повысив голос, сообщил Портнов.

Похлопал себя по карману в поисках сигарет. Сказал другим тоном, очень по-деловому:

— Берите карандаш и бумагу. Раскрывайте активатор. Начнем с мелочей.

* * *

Она была, как воздушный шар, рвущийся вверх. А маленький розовый телефон якорем тянул ее вниз и не давал сорваться; она прожила вот так, «на разрыв», длинный день. Может быть, один из самых счастливых в своей жизни.

Она вышла от Портнова, переполненная картиной мира — яркой, завораживающей и страшной. И носила ее до вечера, стараясь не расплескать.

Озарение накатывало волной и уходило снова. Когда Сашка осознавала себя Словом — ей делалось легко, как никогда в жизни. Это был покой одуванчика, впервые распустившегося на зеленом лугу. Это было счастливое мгновение без ветра, без будущего и, разумеется, без смерти.

Потом она снова чувствовала себя человеком. Вспоминала, что в мире есть Фарит Коженников, вспоминала, что значит телефон на шее. Стискивала зубы и ждала, когда снова нахлынет слово-ощущение, и, дождавшись, замирала в теплом оцепенении…

Вечером ей стало по-настоящему трудно. Закончив читать модуль, она легла в кровать и потушила свет. И закрыла глаза — и под веками сразу же развернулся прекрасный муравейник смыслов.

Закономерности и связи. Проекции и отражения. Сашка перевернулась на другой бок, потом еще раз, потом снова. Скомкала простыню. Села; в темноте цокали часы. Горели фонари на улице Сакко и Ванцетти. На конторке лежал проклятый розовый телефон. А вокруг витали, кружились, дразнили проклятые эйдосы; Сашке не нравилось это определение, но другого слова для обозначения вертящихся цветных амеб она не могла подобрать.

В том только и дело, чтобы правильно изъявить. Все уже есть на свете. Все самое лучшее и подходящее. И счастье. Самое простое, что может быть — схватить за хвост вот эту золотую амебу и изъявить ее правильно и четко, без искажений. Счастье — то, что чувствует Сашка, когда понимает себя словом. Счастье — то, что чувствует любой человек, совпавший со своим предназначением. Что помешает Сашке сделать это? Ведь она может!

Человеческая оболочка раздражала ее, как тесный костюм. Ей надо, необходимо было вырваться, но розовый телефон лежал на столе, и Сашка встала и подошла к окну.

Пошире раскрыла форточку. Мало; распахнула раму настежь. Была довольно холодная весенняя ночь, сырой ветер гонял облака, то открывая звезды, то снова их заволакивая. Сашка стояла коленями на подоконнике, глубоко дышала и чувствовала, как ветер пробирается под ночную сорочку. Холод — это замечательно, это отрезвляет. Сашка — человек.

— Я человек. Но я глагол, — сказала она вслух.

Объяснить это было невозможно. Сашка, проучившаяся почти два года, пережившая распад и воссоздание, измененная и изменившаяся, принимала свой новый статус не умом и даже не интуицией.

Она была, длилась, располагалась в пространстве и времени. Она готовилась прозвучать.

Реализоваться.

Розовый телефон лежал на столе. Сашке захотелось выключить его. А лучше — бросить вниз, на булыжник. Пусть разобьется. Пусть вылетит аккумулятор. Пусть навсегда погаснет дисплей.

— Не могу, — сказала она шепотом. — Нельзя. Нельзя!

Темный вихрь пролетел по рваному, в тучах, небу. Сашка отпрянула; напротив, на склоне черепичной крыши, угнездилась тень и закрыла звезды, подобно туче.

— Сашенька, а что же вы не спите так поздно?

Она двумя руками уцепилась за подоконник.

* * *

— Спокойнее. И подальше от фонарей, зачем нам эти сенсации… У нас сорок минут, не будем тратить время на раскачку.

Холодный ветер забивал дыхание. Внизу лежала весенняя Торпа, по улицам, как по рекам, растекался туман, и огни фонарей становились все более мутными.

— За мной… Не надо спешить. Спокойнее. И не забывайте дышать, вы не в воду нырнули…

Они приземлились на крыше семиэтажки. Туман заливал первые этажи и подбирался к вторым.

— Не замерзли?

— Н-нет.

— Саша, я хочу, чтобы вы знали: это не столько учеба, сколько, э-э-э… адаптация к сложившимся условиям. Как говорит наш общий знакомый, нельзя требовать невозможного, а вам, в вашем нынешнем состоянии, просто необходима разрядка… реализация… Но я, как ваш педагог, категорически запрещаю вам проделывать то же самое в одиночку. И этот запрет остается в силе!

От Торпы остались одни только крыши, плывущие над ватной поверхностью тумана.

— Саша, мы ценим вас, вашу работоспособность и вашу порядочность. Мы понимаем, как вам трудно. Вы ведь не дадите нам повода… огорчиться, правда?

Сашка раскрыла крылья так широко, как только могла. На секунду стала городом Торпой — сонным городом под слоем тумана, будто бы парящим в облаках…

— Я п-постараюсь.

— Ма, привет. Я приехала.

— Ура, Сашхен! Ты с вокзала?

— Нет.

— А откуда?

Сашка засмеялась:

— Я возле подъезда из автомата звоню.

— Шутишь?!

— Серьезно. Поднимусь через минуту.

— Ну, ты даешь!

Когда открылись двери лифта, мама уже стояла на лестничной площадке, веселая, свежая, в летнем халатике:

— Ну ты даешь! Как снег на голову! Террористка!

И мама обняла Сашку впервые за полгода. Сашка зажмурилась. За спиной закрылись двери лифта, и снова открылись, наскочив на ручку упавшего чемодана. И снова закрылись. Сашка с мамой постояли еще, не разжимая рук, потом Сашка нехотя обернулась и подняла чемодан.

Двери лифта захлопнулись с раздраженным лязгом.

— Слушай, — сказала мама, жадно ее разглядывая. — А выглядишь-то… замечательно. Совсем взрослая.

Они вошли в квартиру, мама потащила Сашку на кухню, усадила за стол и села рядом, не выпуская ее руки. Вился пар над кастрюлей, подпрыгивали в кипятке вареные яйца; мама заглядывала Сашке в глаза, улыбалась и качала головой:

— Совсем большая… Совсем взрослая. Какой же ты молодец, что приехала… Какой ты молодец. А мобилкой не пользуешься?