За фасадом империи. Краткий курс отечественной мифологии - Александр Никонов

а) отказаться,

б) сделать это «по-свободному», то есть естественно-мотивированно, как мог бы сделать свободный человек в свободной стране.

Переводчик еще не закончил свое предложение, как я спокойно-отрицательно качнул головой:

— Не могу: это не моя куртка…

Царский историк и правовед А. Мулюкин в своей великолепной работе «О свободе приезда иностранцев в Московское государство» писал, как русское правительство испокон веку запрещало общение подданных с иностранцами: «Всякие разговоры между русскими и иностранцами навлекали на русских серьезные подозрения не только в измене русской вере и обычаям, но и политической… Иностранцу нельзя было остановиться на улице с целью посмотреть что-нибудь без того, чтобы его не приняли за шпиона».

Стоит отметить, что русский человек не доверяет не только иностранцу. Но и другим русским. И причина тут, как ни парадоксально, уравниловка. И не Сталин придумал уравниловку, так исказившую черты национального русского характера. В системе круговой поруки, то есть тотального недоверия, нельзя высовываться.

«Никто не мог позволить другому члену своей группы или общины улучшить свою долю, поскольку была большая вероятность, что это будет сделано за его счет», — пишет Пайпс. И его мнение подтверждает практика. Сколько бы и где бы я ни вел споров на тему «капитализм vs социализм», всегда слышал от простонародья одно и то же: «Да эти миллионеры и олигархи потому такие богатые, что у народа украли!»

В «усредненном» семьюдесятью годами социализма и столетиями общинного существования русском мозгу просто не умещается мысль об индивидуальной ответственности, самостоятельно решаемой судьбе и личном процветании.

Общинно-социалистическая уравниловка самым трагическим образом деформировала мозги. Разумеется, благоприобретенные признаки не наследуются. Но зато транслируются воспитанием. Эта деформация личности, которую правильнее было бы назвать психологическим уродством, у нас окрасилась в благородный цвет идеи «справедливости». Справедливость по-русски — это когда поровну. Известный публицист Андрей Амальрик по этому поводу писал:

«Русскому народу… почти совершенно непонятна идея самоуправления, равного для всех закона и личной свободы — и связанной с этим ответственности. Даже в идее прагматической свободы средний русский человек увидит не возможность для себя хорошо устроиться в жизни, а опасность, что какой-нибудь ловкач хорошо устроится за его счет. Само слово «свобода» понимается большинством народа как синоним слова «беспорядок», как возможность безнаказанного свершения каких-то антиобщественных и опасных поступков. Что касается уважения прав человеческой личности как таковой, то это вызовет просто недоумение. Уважать можно силу, власть, наконец, даже ум или образование, но что человеческая личность сама по себе представляет какую-то ценность — это дико для народного сознания. Мы как народ не пережили европейского периода культа человеческой личности, личность в русской истории всегда была средством, но никак не целью. Парадоксально, что само понятие «период культа личности» стал у нас означать период такого унижения и подавления человеческой личности, которого даже наш народ не знал ранее. Вдобавок постоянно ведется пропаганда, которая всячески стремится противопоставить «личное» — «общественному», явно подчеркивая всю ничтожность первого и величие последнего. Отсюда всякий интерес к «личному» — естественный и неизбежный — приобрел уродливые эгоистические формы…

У русского народа, как это видно и из его истории, и из его настоящего, есть во всяком случае одна идея, кажущаяся позитивной: это идея справедливости. Власть, которая все думает и делает за нас, должна быть не только сильной, но и справедливой, все жить должны по справедливости, поступать по совести. За это можно и на костре сгореть, а отнюдь не за право «делать все, что хочешь»! Но при всей кажущейся привлекательности этой идеи — она, если внимательно посмотреть, что за ней стоит, представляет наиболее деструктивную сторону русской психологии (курсив мой. — А. Н.) «Справедливость» на практике оборачивается желанием, «чтобы никому не было лучше, чем мне». Эта идея оборачивается ненавистью ко всему из ряда вон выходящему, чему стараются не подражать, а наоборот — заставить быть себе подобным, ко всякой инициативе, ко всякому более высокому и динамичному образу жизни, чем живем мы. Конечно, наиболее типична эта психология для крестьян и наименее — для среднего класса…

Таким образом, обе понятные и близкие народу идеи — идея силы и идея справедливости — одинаково враждебны демократическим идеям, основанным на индивидуализме. К этому следует добавить еще три негативных взаимосвязанных фактора. Во-первых, все еще очень низкий культурный уровень большей части нашего народа, в частности, в области бытовой культуры. Во-вторых, господство массовых мифов…»

Вот от мифов мы этой книгой и лечимся. Поэтому столь много букв в ней посвящено последним семидесяти годам абсурда, оставившим в головах моих соотечественников наибольшее количество информационного мусора — мифов.

С точки зрения всего вышесказанного советский социализм сталинского розлива не был, как представляется многим, чем-то необычным, экстраординарным, прогрессивным или модерновым, — это миф, основанный на плохом знании истории. Перемена же угла зрения, широкий взгляд на историческую перспективу рисует совсем иную картину! Сталинский социализм был логическим продолжением тех явлений, которые существовали в русском колебательном процессе всегда. Он был просто наивысшей формой, предельной точкой, концентратом прежних тенденций. Реактивным махом вниз, приключившимся после либерального взлета вверх. Система всегда стремится сохранить себя, это простая физика. Система всегда сопротивляется переменам. И иногда весьма злобно.

Эти оттепельно-реакционные колебания у нас наблюдаются и в больших масштабах, и по-мелкому. Хрущевская оттепель сменяется брежневскими заморозками, вольница девяностых — строительством властной вертикали, стремящейся сохранить страну от распада, который на самом деле — просто второе имя децентрализации управления.

Между тем децентрализация нам жизненно необходима. Перспективы, стоящие перед страной, таковы: или неконтролируемый распад, или распад контролируемый. Перед откровенными патриотами и латентными любителями крепкой вертикали стоит непростой выбор — либо размножение центров принятия решений, то есть конфедерация или федерация с максимальной передачей властных полномочий из центра на места, или дальнейшее закручивание гаек из центра с последующей неминуемой катастрофой. Однако многие краснокоричневые считают изменой родине не только разговоры о превращении России из федерации в конфедерацию, но даже и превращение ее в реальную федерацию вместо моноцентристского государства. Настоящие русские!

И пока такие люди преобладают, у нас так никто ничего и не будет знать о несостоявшейся новгородской альтернативе. У нас изучают историю Московии, а не историю свободного Новгорода. А главными и самыми уважаемыми личностями в курсе истории России являются как раз те, которые не дают свободу, а предельно закручивают гайки. Кто у россиян самые любимые цари? Те, кто больше всего пролил крови русского же народа — Грозный, Петр, Сталин. Им приписывают несуществующие достижения, их бездарные деяния раскрашиваются в цвета величия. Хотя результаты царствования всех трех — катастрофичны. О результатах петровских «реформ» мы уже говорили — тотальное разорение страны и сокращение населения. То же самое и у Грозного — Россия после его царствования просто обезлюдела. После тридцати лет «людской течи» огромные районы Центральной и Северо-Западной России опустели наполовину. И там, где раньше были деревни и поля, вновь начали расти леса.