Красное и белое, или Люсьен Левен - Стендаль

– Разве это не будет похоже на то, что я гоняюсь за господином Левеном? – сказала госпожа де Шастеле.

В течение двух следующих недель это был единственный вопрос, обсуждавшийся обеими подругами в минуту наибольшей откровенности.

Через три дня после приезда госпожи де Константен мадемуазель Берар, щедро вознаградив ее, отказали от места. Со свойственной ей живостью госпожа де Константен расспросила обо всем славную мадемуазель Болье и уволила Анну-Мари.

Маркиз де Понлеве, с пристальным вниманием следивший за этими мелкими домашними событиями, понял, что в лице подруги своей дочери он имеет непобедимую соперницу. На это немного рассчитывала и госпожа де Константен; ее беспрерывные заботы вернули здоровье госпоже де Шастеле. Ей захотелось показаться в обществе, и под этим предлогом она заставила свою подругу почти каждый вечер бывать у госпож де Пюи-Лоранс, д’Окенкур, де Марсильи, де Серпьер, де Коммерси и т. д.

Госпожа де Константен всячески стремилась убедить окружающих, что отъезд господина Левена отнюдь не поверг госпожу де Шастеле в отчаяние. «Сама того не подозревая, – думала она, – бедняжка Батильда, вероятно, допустила какую-нибудь неосторожность. Если же мы не уничтожим дурных слухов здесь, они могут преследовать нас и в Париже. Ее глаза так хороши, что против ее воли говорят слишком много; и

Sotto l’usbergo del sentirsi pura[72]

она, должно быть, посмотрела на этого молодого офицера таким взглядом, которого не оправдаешь никакими объяснениями».

Вечером в карете, увозившей подруг к госпоже де Пюи-Лоранс, госпожа де Константен спросила:

– Кто у вас здесь самый деятельный, самый дерзкий, самый влиятельный человек среди местной молодежи?

– Несомненно, господин де Санреаль, – с улыбкой ответила госпожа де Шастеле.

– В таком случае я намерена атаковать это мужественное сердце в твоих интересах. В моих же интересах скажи мне, располагает ли он кое-какими голосами?

– У него есть нотариусы, агент, фермеры. Это человек, приятный многим, потому что у него по меньшей мере сорок тысяч ливров годового дохода.

– А что он делает с этими деньгами?

– Пьянствует с утра до вечера и держит конюшню.

– Иными словами, скучает? Я обольщу его. Соблазняла ли его когда-нибудь мало-мальски порядочная женщина?

– Сомневаюсь, надо было бы сперва найти секрет не умереть со скуки, слушая его.

В дни глубокой меланхолии, когда госпожа де Шастеле испытывала неодолимое отвращение ко всяким визитам, госпожа де Константен восклицала:

– Я должна отправиться на охоту за голосами для мужа! В обширном поле интриг нельзя пренебрегать ничем. Три-четыре голоса, полученные в N-ском округе, могут решить дело в нашу пользу. Подумай, я ведь умираю от желания послушать Рубини[73], а пока жив мой скряга-свекор, у меня есть лишь одно средство снова попасть в Париж – это если муж будет депутатом.

В несколько дней госпожа де Константен разгадала под грубой, способной вывести собеседника из себя, но отнюдь не скучной оболочкой незаурядный ум доктора Дю Пуарье и заключила с ним настоящий союз. Этот медведь еще никогда не видел, чтобы красивая женщина, не будучи больной, обращалась к нему два раза кряду. В провинции врачи еще не заняли места исповедников.

– Вы будете нашим коллегой, дорогой доктор, – говорила она. – Мы будем голосовать вместе, будем смещать и назначать министров. Наши обеды будут не хуже, чем у них, и вы мне отдадите свой голос, не правда ли? Двенадцать объединенных голосов – с этим приходится считаться… Впрочем, я забыла: вы яростный легитимист, а мы умеренные антиреспубликанцы, и т. п., и т. п.

По прошествии нескольких дней госпожа де Константен сделала весьма полезное открытие: госпожа д’Окенкур была в отчаянии из-за отъезда Люсьена. Суровое молчание этой веселой, разговорчивой женщины, которая еще недавно была душою общества, спасало репутацию госпожи де Шастеле; почти никому не приходило в голову утверждать, что она тоже потеряла поклонника. Госпожа д’Окенкур если и раскрывала рот, то лишь для того, чтобы говорить о Париже и о своей предполагаемой поездке сейчас же вслед за выборами. Однажды госпожа де Серпьер ехидно сказала госпоже д’Окенкур, заговорившей о Париже:

– Вы там встретите господина д’Антена.

Госпожа д’Окенкур взглянула на нее с глубоким удивлением, немало позабавившим госпожу де Константен: госпожа д’Окенкур забыла о самом существовании господина д’Антена. Разговоры, по-настоящему опасные для госпожи де Шастеле, госпожа де Константен слышала лишь в салоне Серпьеров.

– Но, – говорила подруге госпожа де Константен, – как можно рассчитывать выдать такую на редкость некрасивую девушку замуж за молодого, богатого парижанина, особенно если этот молодой человек ни единым словом не заикнулся о браке? Какая нелепость! Нужны миллионы, чтобы парижанин осмелился войти в гостиную с таким уродом.

– Господин Левен не таков, ты его не знаешь. Если бы он полюбил, он с презрением отнесся бы к общественному осуждению; вернее, он просто не заметил бы его.

И она минут пять объясняла подруге, что за характер у Люсьена. Такое объяснение повергло госпожу де Константен в глубокое раздумье.

Но, повидав пять-шесть раз мадемуазель Теодолинду, госпожа де Константен была тронута нежной дружбой, с которою она относилась к Люсьену. Это была не любовь; на подобное чувство бедная девушка не отваживалась: она сознавала и, быть может, даже преувеличивала недостатки своей фигуры и лица. Не она, а ее мать была недовольна тем, что они, цвет лотарингской знати, оказывали слишком много чести недворянину.

– Но на что она годится в Париже, наша знатность?

Старый господин де Серпьер также очень понравился госпоже де Константен: у него было изумительно доброе сердце, хотя он все время высказывал свои жестокие взгляды.

– Это мне напоминает, – говорила госпожа де Константен подруге, – добрейшего герцога N., которым нас заставляли восхищаться в монастыре Сердца Иисусова: в феврале он ежедневно в семь часов утра приказывал закладывать карету и ехал настаивать на «отрубленной кисти». – (В палате пэров в то время шло обсуждение законопроекта о святотатстве и вырабатывались карательные меры против похитителей священных сосудов из церквей.)

Госпожа де Константен со своим хотя и заурядным, но хорошеньким и привлекательным личиком, со своей изысканной вежливостью, со своей искусной вкрадчивостью вскоре примирила бы подругу с домом Серпьеров. В последний раз, когда обсуждался этот щекотливый вопрос, госпожа де Серпьер заявила с упрямым видом:

– Я остаюсь при своем мнении.

– В добрый час, моя дорогая, – возразил королевский наместник в Кольмаре, – но не будем больше говорить об этом, иначе злые языки могут сказать, что мы охотимся за мужьями.

Уже шесть лет как добрейший господин де Серпьер не произносил столь резких слов; эта фраза явилась эпохой в его семье, и Люсьен, за которым установилась репутация соблазнителя