Потерянная Библия - Игорь Берглер

— Они разве не купили у тебя права на экранизацию?

— Нет, они заплатили аванс. К счастью, я указал в контракте, что обязательно должен утвердить сценарий.

— И это все?

— Конец ли это? Нет, отнюдь. Это только начало. Одна большая шишка — я все время забываю его имя, Джонни Шатц или что-то в этом духе, рисковый продюсер — пригласил меня в Голливуд. Катал меня везде в лимузине. Пытаясь быть вежливым, поселил меня в огромном доме с олимпийским бассейном и садом, полном всяческого кича: египетских пирамид, статуй фараонов и кинозвезд. Этот тип был помешан на истории Древнего мира, так что пусть его. Я там был не для того, чтобы судить его вкус, хоть и постоянно ловил себя на мысли о том, сколько же денег потрачено зря на этот монументальный кошмар. Как бы там ни было, они дали мне команду профессиональных сценаристов, стоит сказать, небесталанных. А их боссом был сын этого типа.

— Продюсера?

— Да. На первом же совещании они нарисовали на доске линию и разделили ее на три части. Затем нарисовали в первом сегменте небольшой кружок и еще один — во втором. Я чуть в обморок не упал. Эти люди не могли отойти от модели, напоминающей упрощенную схему из учебника для умственно отсталых. Их учат именно этому, парадигме, которую могут понять все. Не важно, кретин ли ты, есть ли у тебя хоть кроха таланта или даже какие-то идеи. Как говорил Сид Филд — ты только послушай, — наверное, цитируя плакат на двери «Макдональдса», «только упорство и решимость имеют значение». В общем, не знаю, какой менталитет позволяет готовить ту стандартную еду, которую ты так любишь, по восемь часов в день, день за днем, но я думаю, что создание сценария фильма — даже если ты хочешь стать богатым как Крез — это нечто другое.

— И ты вспомнил для них латинскую поговорку «упорство от дьявола», которую употребляют, когда кто-то упорствует в своей глупости.

— До этого мы не дошли. Продюсеры и те, кто принимает решения насчет того, куда вкладывать деньги, видят эти модели, которые им демонстрируют непререкаемые гуру вроде Сида Филда, Уэллса Рута и других, с упрощенными схемами. Читал я этого Филда. Он вовсе не показался мне дураком, но, как и всем, ему нужно продаваться как можно лучше, поэтому он говорит идиотам то, что они хотят слышать: «Ты глуп? Это не важно. Вперед. Пот важнее вдохновения. Просто чти мои правила. И тогда ты сможешь выдать что-то стоящее». Его книги — это фактически тридцать страниц сверхупрощенной теории, разбавленной тремястами страницами примеров.

— K-I-S-S?

— Что?

— Keep It Simple, Stupid. «То, что может понять каждый». Это первое правило рекламы.

— Да. Что ж, эти ребята придерживались «сосисочной» теории повествования. У фильма есть начало, середина и конец: три части, как у сосиски с двумя концами и серединой, а те два кружка на линии представляли собой «сюжетные точки», то есть точки, в которых действие должно сделать неожиданный поворот. В книжке Филда точек больше, но эти люди поняли все именно так, создав тем самым прокрустово ложе. Не вписываешься — нужно либо растянуть, либо сжать, либо подстроиться. Поэтому все фильмы одинаковые. Умных ребят полно, но если ты не вписываешься в формат — аллилуйя.

— В конце концов, это их деньги.

— Не буду спорить. Как бы там ни было, они начали объяснять эту систему так, чтобы такой идиот, как я, мог ее понять. Есть три части: вступление, конфронтация и развязка. Поскольку ребята, говорившие со мной, не верили, что я все понял, они принялись жонглировать детскими метафорами, почерпнутыми на своих дорогостоящих курсах. Например, один из них говорит: «Акт первый. Пусть твой персонаж залезет на дерево». Другой тип приводит другой пример: «Нет, сбрось его со скалы в холодный горный поток». «И швыряй в него камни, пока он сидит на дереве», — говорит первый тип, а второй ведет свое: «Пусть река сделает крутой поворот, покажи, что впереди водопад». Это был акт второй. Наконец, в третьем акте они уже пели практически в унисон: «Вытащи его из воды», «Брось ему веревку, чтобы он мог ухватиться». Этот элемент сюжета, чтоб ты знал, называется буквально «спасательный трос».

Росс тем временем весело смеялся. Его забавляло то, как Чарльз изумлялся и негодовал, сталкиваясь с абсурдностью этого мира. Когда Чарльз остановился, чтобы перевести дух, его собеседник уже буквально умирал от смеха.

— Что? Я настолько смешон?

— Нет, — отозвался Росс, переводя дух. — Я почти забыл, насколько ты классный, когда говоришь о чем-то в запале. Пожалуйста, продолжай.

— Наверное, нет нужды говорить, что затем они разделили эти три куска сосиски на еще три, помельче, и каждый кусок имел начало, середину и конец.

Росс положил руку на плечо Чарльза, не в силах перестать смеяться. Чарльз подождал, пока тот успокоится.

— И ты не попытался прочесть им небольшую лекцию? Да ладно, признайся же.

— Я как специалист по нарратологии сказал им, что если уж им так нужно упрощать сюжет, то они могли бы обратиться к более утонченной структурной теории.

— А такая есть?

— Да, есть. К сожалению, эта теория принадлежит профессору из Румынии, который до сих пор снял не много фильмов. За некоторым исключением, до падения коммунизма румынский кинематограф был пропитан идеологией, а сразу после революции все стало еще хуже. Но это не важно. Этот профессор, Думитру Карабат, делит сценарий на пять частей и называет эти части «ритмементами», то есть ритмическими элементами. Я пытался объяснить им, что в каждой из этих частей есть что-то вроде основной идеи, основного действия. Я привел им примеры из знаменитых романов и фильмов. В качестве главного примера я привел фильм, о котором все в Голливуде говорят, что это икона американского кинематографа, — «Гражданин Кейн». Я следовал тут за румынским профессором. Часть первая: Кейн всего лишь хочет играть, потому что в детстве ему играть не давали. Часть вторая: Кейн получает огромное состояние и по-прежнему хочет играть, но ему снова не позволяют. Часть третья: освободившись от гнета, он начинает играть по-крупному. Часть четвертая: его игра прерывается серией жизненных разочарований. И наконец, часть пятая: Кейн умирает и на смертном одре произносит загадочные слова, вокруг которых строится весь фильм: «розовый бутон». Мы узнаем, что так назывались его санки — метафора игры, которой он был лишен в раннем детстве.

Заслушавшись, Росс перестал смеяться.

— Ладно. Я пытался объяснить им, что части первая, третья и пятая неразрывно связаны: Кейн играет, играет всерьез, играет до конца. А во второй и четвертой части ему не разрешают играть, потому что его игра всех разочаровывает. На этой простой схеме видно, что есть непрерывность между «ритмементами» первым, третьим, пятым и вторым и четвертым, а также противоречие между последовательными частями. Часть вторая противопоставляется первой, но сходится с четвертой, которая противопоставляется третьей, и так далее. Я втолковывал им, что только такие обширные и сложные взаимоотношения противоположностей и сходства создают ритм, необходимый для успеха фильма.