Гёте. Жизнь как произведение искусства - Рюдигер Сафрански

посетивший Гёте в Веймаре осенью 1780 года, тоже был убежден, что Гёте довольно послужил веймарскому двору. Сам он не пишет ему об этом, но мать Гёте в крайнем волнении передает сыну слова Мерка о том, что должна приложить все усилия, «чтобы вернуть его обратно, что тамошний скверный климат ему явно не на пользу, а главное он сделал – герцог теперь таков, каким ему следует быть, а всю прочую чепуху может сделать кто-нибудь другой, Гёте слишком для этого хорош и пр., и пр.»[865].

Узнав про эти разговоры, Гёте, прежде называвший Мерка своим Мефистофелем, не на шутку разозлился. В июле 1781 года он пишет Шарлотте: «…злой гений <…> расписывает самую тягостную сторону моей жизни и советует мне спасаться бегством»[866]. Пока Гёте не допускает и мысли о побеге и негодует, если кто-то пытается его к этой мысли подтолкнуть. Обращаясь к Шарлотте, он в том же письме пишет: ведь мы почти что «женаты»! Как в такой ситуации можно думать о побеге?! Пять недель спустя в знаменательном письме к матери он подводит итог своей прежней и нынешней жизни и со всей решимостью заявляет, что намерен остаться в Веймаре. «Я прошу Вас не волноваться обо мне и не позволять другим нарушать Ваше спокойствие. Мое здоровье намного лучше, чем я мог предполагать и надеяться в былые годы, и коль скоро его достаточно для того, что мне надлежит выполнить по меньшей мере в значительной степени, у меня нет причин жаловаться. Что касается моего положения здесь, то оно, несмотря на серьезные трудности, имеет и очень много желательного для меня, чему лучшим доказательством служит то, что я не могу даже представить себе никакое другое положение, в котором бы я в настоящее время хотел оказаться. Ибо ипохондрическое недовольство и стремление вырваться из собственной шкуры и оказаться в чужой мне кажется неподобающим. Мерк и прочие оценивают мое состояние совершенно неправильно, они видят лишь то, чем я жертвую, а не то, что я получаю взамен; они не могут понять, что я каждый день становлюсь богаче оттого, что столь многое отдаю»[867].

И далее Гёте объясняет, в чем именно состоит его выигрыш. Речь не идет о хорошем доходе и материальном достатке в целом – их он воспринимает как нечто само собой разумеющееся. Для него на первом месте стоит развитие собственной личности. «Вы помните те последние дни, что я провел у Вас до отъезда сюда. Если бы я жил в этих условиях и дальше, я бы погиб несомненно. Несоответствие узкого и малоподвижного мещанского круга широте и стремительности моей натуры свело бы меня с ума. При живом воображении и понимании людских дел я бы так никогда и не познал этот мир, навсегда оставшись в детстве, что, в силу моего самомнения и всех вытекающих из него ошибок, было бы невыносимо для меня и окружающих»[868].

Франкфурт – свободный имперский город, где кипит экономическая жизнь и где венчают на царство немецких императоров, «теснее», чем Веймар? В это трудно поверить, но, по-видимому, для Гёте Франкфурт был слишком хорошо знаком, и жизнь здесь не сулила особых проблем и препятствий. Карьера и в целом жизненный путь, казалось, были предначертаны заранее. На этом пути не было по-настоящему трудных испытаний, и стремительная, широкая натура Гёте начала «сходить с ума» от замкнутости на самой себе. Сила воображения вытесняла чувство реальности. Наделенный богатым внутренним миром, но не знакомый с миром внешним, он страдал «самомнением» и сумел спастись от этой напасти, лишь когда переехал в Веймар. «Насколько лучше для меня было оказаться в ситуации, которая была мне не по силам, с какой стороны ни посмотри, но которая предоставила мне достаточно возможностей узнать себя и других через ошибки, сделанные по недомыслию или поспешности, где я, предоставленный самому себе и судьбе, прошел через множество испытаний, возможно, не нужных сотням других людей, но крайне необходимых для моего развития. И как теперь я, живущий так, как это соответствует моей натуре, мог бы желать себе более счастливой участи, чем та, что таит для меня нечто нескончаемое? Ибо даже если каждый день я буду обретать все новые и новые способности, <…> здесь я все равно – в малом или в великом – найду применение всем своим новым качествам»[869].

Итак, в Веймаре его личность получила возможность для безграничного развития, поскольку его новые задачи и обязанности постоянно сталкивали его с внешним миром, заставляя воспринимать и перерабатывать новые впечатления. Благодаря этому он достиг согласия с самим собой и своим окружением, и он повел бы себя «безответственно», если бы теперь, «когда посаженные деревья начали расти и когда можно надеяться, что после урожая удастся отделить зерна от плевел, я из-за каких-то неудобств ушел бы от них и лишил бы себя тени, плодов и урожая»[870].

Так он объясняет это себе и так пытается успокоить мать, переживающую из-за его нынешней ситуации. Вопреки слухам, он не считает себя несчастным. Однако главную причину называет лишь в конце этого письма: «В то же время, поверьте мне, та бодрость духа, с которой я все переношу и тружусь, в значительной степени проистекает от мысли, что все эти жертвы добровольны, и мне достаточно лишь приказать заложить лошадей в почтовую карету, чтобы вновь обрести у Вас все необходимое и приятное в жизни, включая безусловный покой. Ибо без этой надежды, если бы я был крепостным или поденным рабочим и <…> трудился бы ради куска хлеба, многое было бы для меня несравненно горше»[871].

Прежде речь шла о развитии, внутреннем и внешнем, теперь же – о «жертвах», пусть и добровольных. По всей видимости, так Гёте намекает на несоответствие своего духа и возложенных на него должностных обязанностей. Впрочем, он надеется, что сумеет с этим несоответствием жить. С одной стороны, служба, с другой – сочинительство, наука и размышления. Другу Мерку, который своими рассказами так взволновал его мать, Гёте пишет: «Я подвизаюсь на своем поприще с рвением, какое ты только способен себе представить, и со временем все лучше и лучше справляюсь с тяготами службы, подгоняю доспехи под свой рост, шлифую боевое оружие так, как сам считаю нужным. Прочие мои увлечения развиваются параллельно, и ценою тех или иных ухищрений я поддерживаю их, не давая пропасть, как не дают пропасть разработанному руднику, пока еще есть какая-то надежда получить от него что-то в будущем»