Сомнение Гурова - Николай Иванович Леонов

при этом почти никогда не рубят.

– Ну, не знаю, – тут же заявила Строева. – Если бы моего любимого очень сильно обидели, а он за себя постоять не мог, или его жизни угрожала бы опасность, то я не только голову отрубить могла, зубами разорвала бы горло и упивалась бы кровью.

– Маша, ты не вампирша случайно? – с наигранным страхом спросил Крячко и попятился от нее.

– А ты проверь! – Строева показала ему свои острые зубки.

– Ребята, давайте посерьезнее! – осадил обоих Гуров.

Строева и Крячко обменялись хитрыми улыбками, но ироничный тон все же убрали. Оба помнили, что на кону стоят чьи-то жизни. Какими бы плохими ни были люди, убитые в последние дни, но они оставались полицейскими, и карать их судом Линча никто права не имел. Какие бы цели ни ставил перед собой преступник, его нужно было остановить. Сейчас киллер явно не на шутку испугался Гурова, даже попытался вывести его из игры. Возможно, в руки сыщиков наконец-то попал самый верный шанс для поимки злодея.

– Давайте еще раз пробежимся по нашим версиям, попробуем найти то, что упустили. Я вполне допускаю, что мы видели этот момент с самого начала, но так и не поняли всю его важность, – проговорил Гуров, и все сконцентрировали свое внимание на задаче, поставленной им.

Однако сколько друзья ни пытались найти каких-либо иных подозреваемых в убийстве четверых полицейских, иных кандидатур кроме Воскобойникова и Лиховцева они не находили. Звучали любые, даже самые бредовые версии, например, о причастности ФСБ к ликвидации коррумпированных полицейских, но все они не выдерживали даже самой поверхностной критики и не подтверждались ни единым фактом.

За исключением одного предположения, которое высказал Гуров. Он вспомнил версию о причастности к убийствам Исама Гафарова. Несмотря на то, что чеченец отсутствовал в Москве во время первого преступления и до сих пор не вернулся в столицу, он мог спокойно нанять киллера, который расправился бы со всеми теми персонажами, за которых ему было заплачено. Правда, связи с последними двумя убитыми полицейскими у Гафарова не прослеживалось никакой.

– Но, может быть, это именно потому, что мы недостаточно отработали эту версию? – предположил сыщик.

– Конечно, было бы просто повесить на чеченского бандита несколько убийств полицейских, но я думаю, что это тупиковая версия, – сказал генерал и отрицательно покачал головой.

– Никто ни на кого ничего вешать не собирается, – чуть обидевшись на слова друга, заявил Гуров. – Я просто говорю, что нам, наверное, не стоило так быстро исключать его из списка подозреваемых.

– В этот список запросто можно половину Москвы внести, – сказал Крячко. – Здесь с избытком хватает людей, которые были обижены на этих полицейских.

– Опять тупик, – проговорила Мария, и в этот момент у ее мужа зазвонил телефон.

Это был Сурков.

– Я нашел, Лев Иванович! – истошно заорал он, когда Гуров ответил на звонок.

– Подожди, не вопи, – осадил его сыщик. – Сейчас телефон на громкую связь переключу, расскажешь всем, чего тебе там отыскать удалось.

– Я разгадал, что означают цифры на записках, оставленных на трупах! – не скрывая своей радости, заявил капитан, получив разрешение говорить.

– А теперь подробнее! – потребовал Лев Иванович, пока все остальные возбужденно переглядывались.

Сурков рассказал, что ему со вчерашнего дня не давал покоя призыв Гурова включить мозги, а не только программу компьютера. Собственно говоря, версия о том, что преступник этими шифровками выносил своеобразный приговор своим жертвам, и раньше приходила в голову аналитику, но он считал ее слишком притянутой за уши, поскольку такой вариант развития событий был слишком уж наивным и простым. Однако после наставлений старших товарищей он решил тщательно отработать и ее.

Сурков начал с кодексов и других законов Российской Федерации, но никаких совпадений с числами на бумажках не нашел. Он переключился на воинские уставы, но и тут его ждала неудача. Лишь после этого капитан вспомнил документ под названием «Кодекс профессиональной этики сотрудника органов внутренних дел Российской Федерации», и тут удача сама прыгнула ему в руки.

– Ведь про этот документ большинство полицейских не вспоминает, а две трети его вообще не читали! – восхищался Сурков своей сообразительностью. – Там тоже комбинаций таких чисел нет, но если взять номер статьи, затем параграфа и пройти вниз по его содержанию, то все сразу встает на свои места.

Капитан напомнил старшим товарищам, что в первой шифровке были цифры 8.6.7; 21.5.2 и 22.6.5.

Он сказал, что если сверить их с Кодексом, то получаются три заповеди полицейского:

– сотрудник правоохранительных органов не должен иметь отношений и сомнительных связей с людьми, имеющими отрицательную общественную репутацию, криминальные прошлое и настоящее;

– полицейский не должен принимать подарки, сувениры, дорогостоящие письменные приборы и другие предметы из дорогих пород дерева, драгоценных камней и металлов;

– полицейский не должен создавать условия для получения ненадлежащей выгоды, пользуясь своим служебным положением.

– Все это, как ни крути, подходит к полковнику Желизняку! – заявил Сурков. – Именно эти требования он и нарушил.

– Что там с остальными?! – потребовал продолжения Гуров.

У капитана Писарева получилось:

– полицейский должен соблюдать требования толерантности, заключающейся в уважительном, терпимом отношении к людям с учетом социально-исторических, религиозных, этнических традиций и обычаев;

– сотруднику необходимо учитывать, что, находясь в нашей стране, иностранные граждане обращаются к сотруднику как к представителю органов государственной власти;

– полицейский не должен использовать (предъявлять) служебное удостоверение в интересах, не связанных с выполнением служебных задач.

Зименко:

– для сотрудника недопустимы поспешность в принятии решений, пренебрежение процессуальными и моральными нормами, использование средств, не соответствующих требованиям закона, нравственным принципам и нормам;

– профессиональная нравственная деформация выражается в моральной нечистоплотности, следовании двойным моральным стандартам;

– сотрудник органов внутренних дел не вправе разглашать конфиденциальные и иные сведения, ставшие известными ему по службе.

У Сугробина:

– сотрудник должен относиться нетерпимо к любым действиям, оскорбляющим человеческое достоинство, причиняющим боль и страдания, представляющим собой пытки или другие жестокие, бесчеловечные либо унижающие достоинство виды обращения и наказания;

– для сотрудника недопустимы провокационные действия, связанные с подстрекательством, склонением, побуждением в прямой или косвенной форме к совершению правонарушений;

– профессиональная нравственная деформация выражается в чувстве непогрешимости и вседозволенности, стремлении к подавлению воли человека и подчинении своей.

– Да, не в бровь, а прямо в глаз! – восхитился Крячко.

– Только как-то по-женски это все получается, – проговорил вдруг Сурков.

– Что ты сказал? – взметнулся Гуров.

– У меня мама дневник вела, когда в средних классах училась, – немного смутившись, пояснил капитан. – Она в пионерскую организацию вступила, а там всякие свои кодексы и уставы. Пионер всегда должен помогать старшим, и так далее. Она самые понравившиеся правила в тетрадку записывала, а дальше перечисляла, кто из ее подружек их