Трактат о лущении фасоли - Веслав Мысливский

то ли насвистывать, то ли посапывать, но в этих звуках уже слышался какой-то далекий шорох, который едва ли не с каждым вдохом нарастал, ускорял свое движение, приближался, усиливался. И поезд, до сих пор едва тащившийся, словно с каждым его вдохом набирал скорость. После десятка таких вдохов уже казалось, что он мчится, несется и даже перестал постукивать на стыках, а стрелки пролетает одним махом, будто мы приближаемся к какому-то водопаду, с которого вот-вот упадем в бездну.

От страха внутри у меня все сжалось, я даже почувствовал боль в груди. Поверьте, я никогда не слышал такого храпа.

От рева приближающегося водопада раскалывалась голова, давило в груди, ноги у меня дрожали, я никак не мог их успокоить. Чувствовал, как с этим его храпом и во мне что-то поднимается из самых глубин. Возможно, все в купе это чувствовали, потому что никто не осмеливался ни толкнуть его, ни хотя бы сказать: не храпите, пожалуйста.

Я прижался к окну, надеясь, что оттуда придет спасение. К счастью, вскоре поезд подъехал к моей станции. Не дожидаясь, пока он остановится, я толкнул дверь и выпрыгнул на ходу.

— Эй! Какой нетерпеливый! — обругал меня стоявший неподалеку на перроне дежурный. — Руки-ноги себе переломаешь, а железная дорога потом отвечай! Может, еще и зайцем?! Ну-ка иди сюда, предъяви билет!

Я подошел, все еще под впечатлением храпа, сунул руку в карман, но билета там не оказалось.

— Ну вот, что я говорил, — почти торжествовал дежурный. — Без билета и выпрыгивает до полной остановки поезда.

Я начал искать в других карманах, тем временем дежурный дал сигнал к отправлению, так что, когда я наконец нашел свой билет, поезд уже набирал ход.

— Вот, — сказал я. — пожалуйста.

— Сейчас проверим, все ли в порядке. — И помахал кому-то в отъезжающем поезде.

Я невольно проводил взглядом его руку, из окна поезда тоже кто-то махал, и тут сердце у меня замерло. Вместе с поездом уезжала моя шляпа. Боже мой! Мимо нас как раз проезжал последний вагон. Я, что было сил, кинулся его догонять. И почти догнал, уже касался поручней последней двери, но поезд, набирая скорость, дернулся, и они выскользнули у меня из рук. Но я продолжал бежать, меня несли не столько ноги, сколько отчаяние: моя шляпа! Мне снова удалось догнать последний вагон и снова протянуть руку, я попытался ухватиться за поручни, и мне уже казалось, что я их держу, оставалось только оттолкнуться от перрона и запрыгнуть на ступеньку, но поезд снова дернулся, и меня отбросило на платформу. Я опять побежал, однако последний вагон был уже далеко.

Ноги подгибались, я запыхался, но бегом бросился обратно, к дежурному. Он еще стоял на перроне. Возможно, задержался, чтобы посмотреть, удастся ли мне запрыгнуть в вагон. Видимо, так он и думал, что не удастся, поскольку встретил меня угрожающим возгласом:

— Что, билет небось до этой станции, а дальше хотел зайцем, да?

— Нет, там моя шляпа, — ответил я, еле переводя дух.

— Какая шляпа?

— Коричневая фетровая. Остановите поезд.

— Остановить поезд? С ума сошел! — Дежурный отвернулся и направился к зданию вокзала.

Я преградил ему путь:

— Остановите!

— Поезд ушел! — Дежурный поглубже надвинул фуражку и попытался меня отпихнуть.

Я вцепился в него и стал трясти, так что лицо у него сделалось красным под цвет форменной фуражки.

— Остановите! Остановите! — кричал я прямо в это лицо.

— Отстань! — прорычал дежурный, пытаясь вырваться. Но я словно когтями вцепился в его китель и все тряс несчастного, так что у него даже фуражка набок съехала. — Да отстань же, черт возьми! Это что, нападение? Эй! — крикнул он рабочему, который простукивал рельсы молотком на длинной ручке. — Позови наших! Какой-то сумасшедший прицепился!

Но не успел тот забраться на платформу, как из здания вокзала уже выбежало несколько служащих.

— Не отпускайте! Держите его! — кричали они.

— Это он меня держит! — сердито объяснил дежурный. — Вот ведь вцепился, зараза! — добавил он словно бы оскорбленно, когда они подбежали. — Вот ведь вцепился!

Один железнодорожник схватил меня за руки, пытаясь оторвать от дежурного. Напрасно, у меня точно когти выросли.

— Сильный, черт бы его побрал. А на вид сосунок.

А тот, с молотком:

— Сейчас стукну его — сразу отпустит. Стукнуть? — И он поднял молоток.

— Ладно, погодите, — проворчал все еще рассерженный дежурный. — Сам отпустит. Успокоится и отпустит. Шляпа у него там осталась.

— Где осталась? — спросил кто-то из железнодорожников .

— В поезде, — объяснил дежурный. — Он хотел, чтобы я остановил поезд.

Все дружно засмеялись, и пальцы мои сами собой разжались.

— Остановить поезд — все равно что остановить землю, — сказал один, отсмеявшись.

— Он бы уже не остановился, — добавил рабочий с молотком и даже шею вытянул, высматривая вдали поезд. — Уже будку стрелочника проехал.

И снова все засмеялись. Этот смех заполнил всю платформу, мне даже казалось, что он прокатился где-то в вышине.

— Интересно, где была его голова?

— Может, он и голову в поезде оставил?

Они смеялись, словно на железной дороге никогда не случалось ничего смешного, одни аварии.

Видимо, одному стало меня жаль, потому что он сказал:

— Может, позвонить? Пусть скажут проводнику — пройдет по вагонам...

На что дежурный, одергивая на себе китель, возразил:

— Битком набито, как он там проберется? Сейчас даже билеты не проверяют.

15

Со сна это началось или со смеха? Нет, ничего, просто иногда задумываюсь. Вижу, вы удивлены. И ничего удивительного, что удивлены, я и сам удивлен: зачем оно началось? Тем более, я даже не знаю, что именно. Я не ищу никакого начала. Впрочем, существует ли вообще такая вещь, как начало? Даже то, что человек родился, не означает его начала. Если бы все имело начало, дальше шло бы по порядку. А порядка нигде нет. День за днем следуют не по порядку, один вперед другого лезет. И недели, и месяцы, и годы идут не гуськом друг за другом, а, выражаясь по-военному, напирают цепью.

Нет, я не служил. Когда подошел возраст, на работе отстояли. Не потому, что я был электриком, этого мало. Я уже говорил, что играл тогда в оркестре при стройке. Причем на саксофоне. А кроме меня, саксофонистов