Месть - Фиона Макинтош

– Не за семь дней, а раньше, – Гидеон подмигнул Ийсеули. – Помоги мне их поймать.

– Не торопись, – предупредила девушка. – Они еще не успокоились.

Почему-то Гидеон знал, что не напугает лошадей. С чего он это взял? Непонятно, но лошади остановились, едва он окликнул их. Мягко, ласково разговаривая со скакунами, мальчик подходил все ближе. Таким же даром обладала и его мать, но юный странник об этом не знал. Еще немного – и он уже стоял рядом, а лошади, кажется, были этому очень рады и спокойно щипали траву.

– Седел нет, – сказал Гидеон, – Ничего?

– Я с детства езжу верхом без седла и уздечки. Думаю, еще не разучилась.

Оставив девушку с лошадьми, Гидеон вернулся к Фиггису, присел рядом с ним на корточки и принялся обследовать его карманы. Когда он выпрямился, вид у него был весьма довольный.

– Держи, – он протянул Ийсеули тяжелый кошель.

Она заглянула внутрь и вытащила несколько монет.

– Нет, Гидеон. Для меня это целое состояние.

– Поверь: Фиггис хотел, чтобы ты взяла деньги и спокойно вернулась домой со своим братишкой. На два седла хватит?

– А ты будто не знаешь? – кажется, она впервые не могла поверить собственным глазам. – Гидеон, на эти деньги можно жить от новолуния до новолуния и не знать горя! На них можно купить десяток седел… и несколько лошадей в придачу!

– Я рад. Вы это заслужили, – он подбросил в воздух золотую монету. – А нам хватит и этого. Обещай, что будешь ночевать только на постоялых дворах и не станешь морить себя голодом. Когда доберешься домой, лошадей можешь продать, если захочешь. Только будь осторожна.

– У меня просто нет слов.

– Не надо ничего говорить. Жаль, что ты не можешь поехать со мной, но я тебя понимаю.

– Мне тоже жаль.

Ийсеуль вздохнула, и тогда Гидеон поцеловал ее. Он впервые по-настоящему поцеловал девушку. Это было потрясающе… жаль, что только один раз.

– Ты уверена, что мы должны расстаться? – спросил он, когда они оба, наконец, смогли говорить.

– Ты знаешь, как называется моя деревня. Приезжай в гости.

– Непременно приеду.

Она пристально посмотрела на мальчика.

– Ты не приедешь, Гидеон. Тебе незачем приезжать. Я чувствую, ты рожден для великих дел.

Может быть, и так. Но Гидеон не хотел даже думать, что никогда ее не увидит.

– Подожди! – он сунул руку во внутренний карман, нашел то, что искал, и опустил это в ладонь Ийсеули.

– Что это? – спросила он, разглядывая гладкий каменный шарик.

– Веришь или нет, но он мне очень и очень дорог. Обещай, что никогда его не потеряешь, никому не продашь и не подаришь. Он мой, но пока я не вернусь за ним, тебе ничто не угрожает. Теперь мне придется вернуться. Когда-нибудь я приеду и потребую то, что принадлежит мне.

Девушка улыбнулась.

– Он совсем как твои слова: такой простой, гладкий и вроде бы ничего не стоит. Но если ты считаешь, что ему цены нет, я тоже буду так думать. Буду думать, что он бесценный, как твоя дружба.

Отдавая ей камень, Гидеон испытал странное чувство. Он расстается с тем единственным, что связывает его с прошлой жизнью. Но куда важнее, чтобы у Ийсеуль осталось что-то на память. Что-то в залог будущей встречи.

Кажется, все идет как по маслу. Лаурин наслаждалась обществом Соррели, хотя по-прежнему не вполне доверяла старушке. Что-то подсказывало девочке, что осторожность не помешает. Но все эти ежедневные беседы о целебных травах! Лаурин была очарована. Вскоре она уже знала по именам все травы, которые показала ей Соррель.

Память у девочки была удивительная. Ей не надо было повторять дважды, от каких недугов помогают те или иные листья, цветы, ягоды. Но еще больше Соррель радовалась, когда Лаурин удавалось самой составлять сборы, обладающие нужными свойствами. Из нее получится великолепная травница.

Они часто говорили об Элиссе, и эти рассказы девочка могла слушать до бесконечности. А когда старушка словно ненароком упоминала, как та похожа на свою мать, Лаурин была на седьмом небе от счастья… хотя порой ей не верилось. Ведь ее мать – настоящая красавица! Однако эта мысль не раз согревала ей сердце перед сном. Особенно часто Лаурин заставляла свою наставницу рассказывать о том, как ее родители встретились в Карембоше, а потом бежали в Сердце Лесов.

– Как ты думаешь, где сейчас Гот? – как-то раз спросила Лаурин.

Соррель поморщилась.

– Надеюсь, в преисподней.

– Но ты точно не знаешь.

– Что правда, то правда. В последний раз я слышала о нем когда он проник в Сердце Лесов, чтобы выследить нас. Помнишь, я рассказывала тебе про храброго клука Саксена? Он вызвался отвлечь Инквизитора и увести его от поляны, где твоя мать родила тебя и твоего брата.

Лаурин попыталась это представить и улыбнулась.

– Думаю, Саксен сумел с ним расправиться. А если не он, то твой отец, – старушка кивнула и добавила: – Я в этом не сомневаюсь.

– Ох, да… Ты же не можешь знать, что случилось после того, как Дармуд Корил перенес нас в другой мир. Верно? Явсе время про это забываю.

– Конечно, моя девочка.

Лаурин задумалась, и некоторое время они шагали молча.

– Получается, мы не знаем, как мои родители жили все это время, – неожиданно произнесла она. – Может быть, моя мать уже умерла.

– А вот этого точно не может быть. Яне раз тебе говорила: случись что с твоей матерью, я узнаю об этом первой. Мы с ней слишком многое пережили вместе. К тому же… Неужели ваш отец призвал бы вас только для того, чтобы вы увидели мертвую мать? Я в этом сомневаюсь.

– Но с чего ты взяла, что они до сих пор вместе? Прошло пятнадцать лет, и мы не знаем, как они жили все это время.

Соррель кивнула.

– Ты права, моя дорогая… но поверь, тебе не стоит об этом тревожиться. Во всех мирах время течет по-разному. В Таллиноре прошло не так много лет… Давай думать только о хорошем, ладно? Все и так слишком запуталось, так что не будем ломать голову и представлять, как все может быть скверно. Ваш отец жив. Он призвал вас. Всему свое время.

А она совсем выбилась из сил, подумала Лаурин. Еще не перевалило за полдень, а старушке уже приходится выбирать, идти или разговаривать. Странно: в том мире она казалась крепкой и здоровой. А здесь… Здесь она стала как сухая веточка: нажми посильнее – и переломишь. Конечно, они проделали такой долгий путь, и все пешком. Сама Лаурин, наверно, за всю свою жизнь столько не прошагала. За всю свою прошлую жизнь, которая уже начала забываться и в которой она была настоящей лентяйкой – только и думала о том, чтобы лишний раз не пошевелиться. Но последнее время они с Соррелью идут и идут, от рассвета до заката. Лаурин уже стала замечать, что платье на ней висит мешком, зато на душе становится легче. Наверно, и кожа стала лучше – можно даже не смотреться в зеркало.