Утро без рассвета. Колыма. Книга 1 - Эльмира Нетесова

Следователь обошел дом. Вот и шкура волка. Такого же, что задушил Муха руками. Шкура была порвана. Медведем. Шкура не того волка. И все же волка. Мертвый собрат врага погибшего друга. Ох и рвал его медведь. Исступленно, с криком. Сердцем кричал. С другом простился. С врагом разделался. А сам живет. Зачем?

Яровой заметил, что рядом с порванной шкурой висит старая телогрейка Мухи. Ее не тронул медведь. Сенька не был врагом Николая. Ему не за что мстить. Да, зверь порвал шкуру зверя. Но он зверь. И поступки его понятны. В злобе все крушил. Виновных и невиновных перепутал в ярости своей. За потерю! За коварство! За отнятое! За смерть! — летели клочья волчьей шкуры. И зверь кричал. Слишком больной и глубокой оказалась рана. Но он зверь. А этот… С ножом на карту. Тот хоть реальному виновнику мстил. Ощутимому. А ты, ты кому? Ты пал ниже зверя! Ты хуже и опаснее его. Аркадий смотрит на уцелевшие остатки шкуры волка. Вон голова, шея, спина. Шея. Встал на завалинку, измерил шею четвертями. Четыре.

— Да-а, — удивленно качает головой следователь.

Как он смог? Ее не только удержать, обхватить руками невозможно. А если учесть сопротивление. Сила и изворотливость волка известны всем. Как мог задушить его человек? Руками? Непостижимо! Есть чему удивляться. Недаром местные жители об этом случае взахлеб рассказывают. Не поверили б, если бы сами не убедились. Необычность такой расправы с волком до сих пор удивляет Оссору. Но ведь и Скальп убит необычно. Нет ли тут закономерной парности случаев? — размышляет Аркадий.

Голова волка ощерилась зубами на стену. Клыки белые. Их не взяло время. Они и теперь дышат злобой. Вот так они оскалились в последний раз. Что хотели схватить? Руку, а может горло? Но не успели. Умерли, лишь злость застыла на клыках. Ох и впились бы они! Ох и рвали бы! Говорят, в этом поединке повинны были оба. Оба его затеяли. Никто не отступил. Да и возможно ль было отступление? Был ли в нем шанс спасения? Эти клыки хорошо отточены на чьих-то костях, сколько они жизней погубили? Чьих? Скольким не дали шанса? Но и руки! Ведь его задушили руки человека! Без ножа, без оружия. До банального примитивно. Потрясающей была лишь смерть. Она всегда ужасна. Любая!

Яровой измеряет грудь и спину волка. Потом снимает с гвоздя остатки лап. Разглядывает когти. Они не умерли даже тогда, когда дыхание покинуло зверя. Они еще сопротивлялись. Пытались оттолкнуть, взять верх над человеком. Вон как расставлены пальцы. Широко. Словно норовили порвать когтями живот человеку. Но телогрейка помешала. И руки! Его руки! Без когтей, но со злостью. Эти руки оказались сильнее когтей и клыков. От них нельзя было увернуться, вырваться. А одолеть не хватило сил. Мучительно задыхался волк. Вон как сцеплены мертвой хваткой клыки его. Годы не разжали. Не хотела глотка выпустить жизнь. Удерживала зубами. Белыми, как снег, острыми, как нож. Сильными, как злоба.

«Зачем схватились они? За что? Что не поделили?» — думает Яровой и вспоминает услышанное. Что после этого случая волки никогда не выходили с Мухой на поединок. Обходили его и боялись. Запомнили победителя по запаху. А может, за своего приняли. Решили не мешать.

Сначала это вызвало у людей удивление. А потом и ужас. Страх. И Сенька, не понимая истинной причины, отнес это за счет того, что люди знали о его прошлом.

«Задушил. Но как? Руками человеческими такую шею не обхватить. Не хватит сил и удержать. Значит, знал, как действовать. Помог прежний опыт убийцы? Ведь и в лагере был не кем-нибудь — «бугром» у душегубов. Хорошую школу прошел. Что там Скальп в сравнении с волком? Куда ему? Этот не выкрутился. Зверь! Интересно, кто все-таки напал первым? Волк или Муха, — размышляет следователь.

Кто первый? Да важно ли это теперь? Из поединка живым вышел поселенец. И, видно, не случайно. Но ведь вот медведя он не тронул. И тот его тоже. Хотя медведь — не волк. Его не задушишь. С ним не подерешься. Вон какой зверь! Но ведь не враждовали, значит умели ужиться мирно. Хотя да, медведя ему убить мог запретить Николай. Но существовали ль запреты для Мухи? Ведь и по отзывам, он любил конфликты и даже искал их. Но что они давали ему? Отдушину для выхода зла? Все может быть. Все.

Яровой решил сходить в тундру. Зачем? Пока он сам не знал. Шел, чтобы побыть там, где ходил поселенец. Его дорогами, тропами и бездорожьем. Увидеть то, что видел он. Как знать, возможно что-то заметит, поймет, и разгадает этого так и непонятого никем Сеньку.

Горбатая — как убогая старушонка — улица вывела его из села и, внезапно оборвавшись, умерла у могилы. Аркадий снял шапку. Опустил голову. Долго стоял молча. Будь старшина живым, он смог бы многое рассказать ему о Сеньке. Ответить на все его вопросы. Он один, единственный, кто лучше других мог узнать и понять поселенца. Но не стало его. Нет, жизнь сурова… Яровой медленно уходил от могилы. Поднимается вверх по тропке, едва виднеющейся, когда-то хоженой, а теперь забытой. Перед ним раскинулась тундра. Вся в кочках, в мелких слабых деревцах. Таким и жизнь не в радость и смерть не в награду. Они — как люди, прожившие впустую, не обзавелись в жизни корнями. Не ухватились за землю покрепче. А теперь и жить не хотят и умереть боятся. Яровой наступает на кочку, она не выдерживает тяжести и, вздохнув, взорвалась грязью, как злобой, обдав его с ног до головы прокисшей, черной вонью.

«Как нарыв, как чирей лопнула», — думает Аркадий усмехаясь, и оглядывает тундру. Она вся в нарывах, как в язвах. От них стоит зловонный запах. — Больная земля, злая, неприветливая. Она никого не согреет. Никого не порадует. Она не даст отдохнуть, присесть. Никому тепла не подарит. Самой не хватает. Не видит она солнца, радости не знает, лишь туманы да морозы известны ей. Вот и болеет. Даже постоять за себя не умеет достойно. Плюется грязью».

Он делает еще несколько шагов и останавливается от неожиданности.

Ветхая, толстобокая кочка сплошь усеяна клюквой. Яркокрасной. Она выжила под снегом. Перезимовала. Никто не собрал ее в пору зрелости. Глубокой осенью. Некому было лакомиться ягодой. И смерть не взяла. Морозы не убили. Вода, сырость не сгноили. Вот и жива, живет. А для чего, для кого? Яровой срывает несколько ягод. Кожура одной лопнула, сок брызнул на руку. Как он похож на кровь! А может это и есть кровь? Живая кровь земли Камчатской. Капля сока течет по ладони. Срывается на землю. Вот и все. Откуда вышла, туда и ушла. Тихо умерла. Без крика. Без стонов.

Яровой идет дальше. Тощие, низкорослые березки, как безобразные старушки, шепчут ему о чем-то. Стволы их то в узел связаны, то в петлю закручены. Жалкие порождения земли. Они выжили. Живут, но зачем? Кому нужна их жизнь. Что толку в них для человека? Он оглядывается, ему почудилось чье-то второе дыхание. Совсем близко. Он отчетливо слышал его. Но рядом никого. Лишь кочки, оттаивающие по теплу, пускают грязные пузыри. Вздыхают.

Яровой увидел свой след на снегу. Он весь кровяно-красный. Отчего? Да, все понятно. Наступил на снег. А там клюква. Раздавил. Вот и окрасился след кровью ягоды. Неприятно. Мурашки бегут по спине. На белом, совсем нетронутом снегу кровавый след. Яровой остановился, смотрит как завороженный. А может не случайно? Может судьба указала, что где-то в жизни был неправ? Что когда-то, в чьей-то судьбе, он и оставил такой вот след. Умышленно или нет — неважно. А совесть и держит теперь — смотри! Думай! Помни!