Портрет семьи - Наталья Нестерова

Предчувствие настойчиво подсказывало Андрею: если Петька обоснуется тут вместе со своим барахлом, то выставить его будет значительно сложнее. Но бессонная ночь, обкладывание ребенка подушками и самое позорное — хождение с ним в туалет диктовали желание избавиться от неудобства.

Андрей сомневался, раздумывал, но тут, как по заказу, проявился дедушка, позвонил, так и представился:

— Это я, дедушка Семен Алексеевич. Из больницы вырвался, бульон куриный жене сварить, может, попьет. Аппетита у Танюшки совсем нет. И за Петруху переживает. Как он?

— Нормально. Срыгивает.

— Случается, если после кормления на живот положить.

— Это я усвоил.

— Андрюха! Не держи на нас зла! Мы ведь не сволочи, просто обстоятельства невозможные.

«Кроватка! И манеж, и коляска!» — громким шепотом напоминала брату Ольга.

— Так, дедушка Семен Алексеевич, — сдался Андрей. — У вас имеется Петькина кроватка, загон, в смысле манеж, и… ладно, ладно, заткнись, это я не вам… и коляска?

— Конечно, есть. Тут приданого вагон, все я допереть не мог. Приедешь, заберешь?

— Диктуйте, как проехать.

Ольге очень нравилась роль командирши-наставника. Мария Ивановна внимала науке ухаживания за младенцем с благоговейным трепетом. Брат хоть и скулами играл, но поехал за мебелью и вещами для Петеньки. Уже в дверях Оля напомнила ему, что надо купить продукты, ведь няня питаться должна. Ольга предпочла не услышать, куда брат послал ее вместе с няней.

У Марии Ивановны слегка болело лицо. Сводит непривычные к постоянной улыбке мышцы, поняла она. Когда-то давно, ей было лет двадцать или тридцать, происходило подобное, но с обратным знаком. Просыпалась утром, и болели все до одного зубы, верхняя и нижняя челюсть… Потому что ночью, во сне, прорывалось запрятанное отчаяние, и она что было сил стискивала зубы…

Коломийцевы жили у черта на задворках, в конце московской географии. Про подобный район однажды кто-то сказал Андрею: туда высылали детей за непочтение к родителям. Лезет в голову тематически вредная ерунда! Хорошо, что машина завелась и на улице свободно. В такие холода многие на приколе. Зима две тысячи шестого запомнится, тридцать лет не было морозов, когда столбик градусника ниже тридцати падает. Радио сообщает: на Кубани в садах вымерзли все косточковые — сливы, вишни, черешни. Мама, когда звонит, не жалуется. Вдруг у них отопление лопнуло? Не заикнется о своих проблемах, копейки не попросит. Кто бы мог подумать, что у него с мамой установятся холодно-отстраненные отношения? Он не может ей простить, что после смерти отца вышла за брюхатого полковника-отставника, а она не в силах проглотить обиду — сын меня не понимает. Но внешне все благопристойно — периодические телефонные разговоры, вежливое общение, дежурные вопросы и ответы. Если бы он сообщил маме, что на него свалился фиктивно собственный ребенок, как бы она отреагировала? Наверняка — примчалась, суетилась, хлопотала. И как бы отрабатывала свою вину перед памятью отца. Смотри, сыночек, я по-прежнему добрая и хорошая. Или он все придумывает про мамину корысть? Неважно. Кого бы он, не задумываясь ни секунды, попросил о помощи — это бабушку, но ее давно нет. Бабушка, свирепого вспыльчивого нрава, бессарабских гремучих кровей, обладала сокрушительной, нерассуждающей добротой. Ольга похожа на бабушку. А мама, оставшись вдовой безутешной, не выйдя за пенсионера-полковника, стала бы как Мария Ивановна? Тоже не сахар.

Андрей собирался высказать все, что думает о сложившейся ситуации и о подлой семейке, подкинувшей ему ребенка, но заготовленные слова так и не были произнесены. Клеймить Семена Алексеевича не повернулся язык. Дедушка выглядел несчастным, раздавленным свалившимся на него горем. Постоянно твердил извинения, оправдывался и жаловался на судьбу, отнимающую у него жену, с которой душа в душу прожили тридцать лет. Заявить ему: плевал я на ваши проблемы и чтоб завтра у меня ребенка не было — обозначало пнуть человека, стоящего на коленях.

Андрей только возмущался, когда собиравший Петькины вещи дедушка норовил выгрести все подчистую и упаковать в двадцать мешков.

— Куда вы столько игрушек толкаете? — Сам-то он был уверен, что хватило бы и трех погремушек, ведь не месяц же Петька у него прогостит.

— Вот еще только барабан, Петькин любимый, развивающая игрушка.

Семен Алексеевич ударил в барабанчик, по пластиковой поверхности побежали огоньки и заиграла примитивная музыка, вроде чижика-пыжика.

— И что оно развивает?

— Леший его знает, — ответил дедушка и затолкал барабан в переполненный пакет.

— Вообще-то я приехал за кроватью.

— Разбирай ее, там крепления на болтах, а я манежик упакую. И это… извини, но Петькина одежонка вся грязная. Не успевал я стирать, когда бабушка заболела.

Машина Андрея оказалась забита — и багажник, и заднее сиденье. Грязное детское белье везет — чудно! Жизнь удалась, то есть летит в тар-тарары. Андрей ощущал себя человеком, попавшим в ловушку, который безошибочно знает, что совершает ошибку, но не способен изменить обстоятельства. Раздражения добавлял периодически включавшийся барабан. Во время торможения на сумку с игрушками что-то падало, и барабан отзывался идиотской музыкой.

Мария Ивановна и Ольга ушли в девять вечера, после купания и кормления Петьки. Еще раньше они перестирали детское белье. Стиснув зубы, Андрей собрал кровать и манеж. Квартирант, маленькое неразумное существо, легко оккупировал всю площадь. Коридор загромождала его коляска, манеж не поместился в спальне, пришлось устанавливать его в гостиной, ванна была завешана пеленками, распашонками и ползунками, на кухне микроволновую печь и кофеварку отправили на подоконник, чтобы освободить на столе место для бутылочек, коробочек, баночек и прочей ерунды. В собственном доме Андрей перестал быть хозяином. Здесь распоряжались тетки, добровольно давшие обет поклонения маленькому божеству. Ольга требовала от Андрея то одного, то другого — мебель передвинь, в холодильнике полку освободи, окна заклей — Петеньке дует. Андрею все это настолько надоело, что он перестал огрызаться. Чего вам еще надо? На пузе сплясать не требуется? «Нет, — ехидно отвечала сестра, — плясать не надо, подержи ребенка, пока я сделаю влажную уборку, а Мария Ивановна отутюжит пеленки…»

Но вторая бессонная ночь убедила Андрея, что сестра была права — няня должна находиться здесь круглосуточно. Несколько раз Андрей вскакивал и мчался к ребенку, и только один раз был неложным — Петька поел, с закрытыми глазами, шельмец, вылакал молочную смесь и продолжил спать. А в полшестого утра снова потребовал еды и уже ни в какую не хотел засыпать. Гукал, мукал, ползал в кроватке, бился головой о прутья и вопил. Пришлось отнести его в манеж. Тактической ошибкой было высыпать перед Петькой все игрушки — он быстро потерял к ним интерес, рвался на волю, хныкал и блажил. Андрей выгреб все обратно и оставил лишь «развивающий» барабан. Петька узнал любимую забаву и колотил минут десять, пока Андрей дремал в кресле рядом под тренькающего чижика-пыжика. Последующие выданные по одной игрушки: фиолетовый резиновый заяц, гроздь непонятных пластмассовых фигур на кольце, тряпочные как бы жираф и вроде крокодил — занимали Петьку не более чем по минуте каждая.