Дьявольское семя - Дин Кунц

Джордж погладил ее шею, ощутив кончиками пальцев биение пульса. Потом его рука соскользнула к груди.

— Еще чудеснее, чем всегда, — произнес он.

— Пожалуйста, не трогай меня, — ответила она, отодвигаясь от него. Но Джордж крепко обнял ее одной рукой, а другой попытался приласкать.

— Ты говорила, что мне снова можно будет прикасаться к тебе, трогать тебя.

— Что ты хочешь этим сказать?

Пальцы Леланда впились в ее руку с такой силой, что у Куртни заболело плечо.

— Ты говорила, что я снова смогу любить тебя. Как раньше.

Его голос звучал низко и как бы во сне.

— Нет, я никогда такого не говорила.

— Да, Куртни, да. Ты именно так и сказала.

Она взглянула в его налитые кровью, очерченные темными кольцами глаза, в эти мутные бледно-голубые круги, и в первый раз в жизни испытала чисто женский страх. Страх оттого, что поняла: этот человек может ее изнасиловать. И Куртни знала, что, несмотря на его кажущуюся худобу, у него вполне хватит сил сделать это… Но не смешно ли? Ведь в прошлом они занимались любовью десятки раз, пока Джордж не начал резко меняться. В таком случае чего ей бояться? Но Куртни понимала, что ее пугал не секс. Это было другое. Физическое превосходство, грубое насилие, унижение и чувство, что тебя используют. Куртни не знала, как Леланд добрался до ее дома, как он узнал ее адрес. Она не знала и его истинных намерений. Но сейчас все это не имеет никакого значения. Черт возьми, сейчас важно одно: попытается Джордж изнасиловать ее или нет. Куртни почувствовала себя жалкой, беспомощной и угнетенной. Внезапно ее душу заполнили пустота и холод. Куртни задрожала при мысли, что, возможно, ей придется уступить его силе.

— Лучше тебе уйти, — произнесла она, презирая себя за слабенький, дрожащий голосок. — С минуты на минуту должен прийти Алекс.

Леланд улыбнулся:

— Конечно, он придет. Я знаю.

— Тогда что тебе здесь нужно?

— Мы об этом уже говорили раньше.

— Нет, не говорили.

— Говорили, Куртни. Вспомни. Мы разговаривали в фургоне. По дороге сюда. Ты и я. Уже несколько дней, как мы говорим об этом: как избавиться от тех двоих и потом снова быть вместе.

Теперь уже Куртни была не просто напугана. Ее охватил ужас. Наконец-то Леланд перешел грань. Что-то неладное творилось с ним — был ли у него физический недуг или психическое заболевание, — но это что-то превратило его в безумца.

— Джордж, ты должен выслушать. Ты меня слушаешь?

— Конечно, Куртни. Мне нравится твой голос.

Ее передернуло. Невольно.

— Джордж, ты нездоров. Что-то произошло с тобой за последние два года…

Улыбка угасла на его лице, и он перебил Куртни:

— Мое здоровье в полном порядке. Почему ты постоянно убеждаешь меня, что я болен?

— Слушай, ты не проходил обследование, которое доктор…

— Заткнись! — крикнул он. — Я не желаю слышать об этом!

— Джордж, ты болен, и, может быть, что-то все еще…

Куртни увидела, что Леланд ее сейчас ударит, но не смогла вовремя увернуться. Она почувствовала его грубую мозолистую ладонь на своей щеке, стукнули зубы, и Куртни этот звук показался почти забавным…

Но потом у нее в глазах потемнело, и Куртни поняла, что теряет сознание. И тогда она будет полностью в его власти. А еще мгновение спустя она вдруг осознала, что изнасилование — это еще полбеды, потому что у Леланда на уме может быть совсем другое. Он может просто убить ее.

Куртни закричала или подумала, что закричала, а потом провалилась в темную бездну.

* * *

Леланд вышел из дома, направился к фургону и взял пистолет, который забыл прихватить с собой сразу же. Потом он вернулся в дом, прошел в гостиную и встал возле софы, разглядывая лежащую на ней Куртни. Он любовался ее золотистыми волосами, тонкими, изящными чертами лица и веснушками на нем.

Ну почему она не могла быть с ним поприветливее? Всю поездку Куртни была так мила, и, когда он говорил ей, к примеру, чтобы она прекратила ныть, она тут же и замолкала. А теперь она снова превратилась в стерву, которая постоянно унижала его и твердила, что у него не все в порядке с мозгами. И ведь знала, что этого просто не может быть! Эти самые мозги много лет назад выигрывали все конкурсы на стипендию; когда он учился в колледже, это неординарное мышление вывело его в люди, вырвало из нищеты, избавило от долбежки Библии на проклятой отцовской ферме и папашиного ремня. Как же он может теперь потерять разум? Куртни сказала это, чтобы подразнить и напугать его. Леланд вставил дуло пистолета ей в ухо. Но не смог нажать на спусковой крючок.

— Я люблю тебя, — сказал он Куртни, хотя она не могла слышать его.

Леланд сел на пол возле дивана и заплакал. Когда через некоторое время он очнулся, то обнаружил, что раздевает Куртни. Пока его мысли бродили где-то очень далеко, он успел стянуть с нее тонкую синюю блузку и теперь возился с «молнией» на джинсах. Леланд перестал дергать застежку и посмотрел на Куртни. Обнаженная до пояса, она казалась совсем еще юной девочкой, несмотря на четкие линии груди, беззащитной, слабой девочкой, нуждающейся в помощи и покровительстве.

— Нет, так нельзя.

Джордж вдруг понял, как ему следует поступить. Он свяжет Куртни и спрячет ее до тех пор, пока не разделается с Дойлом и мальчишкой. Когда они умрут, Куртни поймет, что Леланд — единственное, что осталось у нее в жизни. И они снова смогут быть вместе.

Легко, словно ребенка, Джордж поднял Куртни и понес ее наверх, в спальню. Там он положил ее на кровать. Потом отыскал в гостиной на полу ее блузку и кое-как натянул ее на Куртни.

За следующие пятнадцать минут Леланд связал ее запястья и ноги веревкой и залепил рот куском клейкой ленты.

Когда Куртни пришла в себя, открыла глаза и отыскала ими Леланда, тот сидел на кровати и смотрел на нее в упор.

— Не бойся, — сказал он.

Она попыталась крикнуть, но не смогла — рот был заклеен.

— Я не сделаю тебе ничего дурного, — продолжал он, — я люблю тебя.

Он потрогал ее длинные красивые волосы.

— Еще немного — и все будет в порядке. Мы будем счастливы, мы будем вместе — никого в целом свете, кроме нас двоих.

— Это наша улица? — спросил Колин. «Тандерберд» медленно, с трудом взбирался вверх по небольшой улочке.

— Да, наша.

Слева, за хорошо подстриженными и ухоженными вишневыми деревьями, простирался темный Линкольн-парк. Справа дорога уступами сбегала вниз, к сияющему ожерелью огней города, бухты и моста через залив. Зрелище было впечатляющим, особенно в три часа утра.