Икона - Фредерик Форсайт

— Ты, Анатолий, состоишь при мне, самый близкий мне человек, тебе суждено иметь столько власти в России, сколько не имеет ни один человек, за исключением меня, для того чтобы оградить меня от саботажа. Чьих рук это дело?

— Англичанина Ирвина и американца Монка.

— Этих двоих? И все?

— Они, очевидно, имеют поддержку, господин президент, и манифест у них. Они его везде показывают.

Комаров встал из-за стола и, взяв тяжёлую линейку из чёрного дерева, начал постукивать ею по ладони левой руки. Когда он заговорил, его голос стал повышаться:

— Так найди и задави их, Анатолий. Узнай, что они собираются предпринять, и предотврати. Теперь слушай меня внимательно. Шестнадцатого января, всего через несколько коротких недель, сто десять миллионов российских избирателей получат право отдать свой голос будущему Президенту России. Я предполагаю, что они проголосуют за меня. При необходимых семидесяти процентах, принимающих участие, это составляет семьдесят семь миллионов голосов. Из них я хочу получить сорок миллионов. Мне нужна победа в первом, а не во втором туре. Неделю назад я мог рассчитывать на шестьдесят миллионов. Этот дурак генерал обошёлся мне по крайней мере в десять.

Слово «десять» он почти прокричал. Линейка поднималась и опускалась, но Комаров теперь стучал уже по столу. Неожиданно свою злость на преследователей он стал вымещать, перейдя на визг и колотя линейкой, на собственном телефоне, пока тот с треском не развалился. Гришин стоял не шевелясь; в коридоре царила полная тишина, сотрудники буквально примёрзли к своим местам.

— Теперь какой-то сумасшедший священник затеял новую глупую кампанию, призывая вернуть царя. Не будет на этой земле никакого царя, кроме меня, и во время моего правления они узнают значение слова «дисциплина», да так, что Иван Грозный покажется ребёнком.

Крича, он снова и снова обрушивал линейку на разбитый телефон, глядя на его осколки так, словно перед ним были непослушные русские люди, которых надо научить понимать, что такое дисциплина, с помощью кнута.

Последний выкрик замолк, и Комаров бросил линейку на стол. Он несколько раз глубоко вдохнул и взял себя в руки. Голос его пришёл в норму, но руки продолжали дрожать, и он должен был упереться кончиками пальцев в крышку стола.

— Сегодня я выступлю на митинге во Владимире, самом большом за всю предвыборную кампанию. Завтра его передадут по всем станциям. Потом я буду обращаться к народу каждый вечер до самых выборов. Средства найдутся. Это моё дело. Пропагандистские вопросы — в ведении Кузнецова.

Он протянул руку и ткнул указательным пальцем прямо в лицо Гришина.

— Твоё дело, Анатолий, — одно, и только одно. Останови саботаж!

Комаров тяжело опустился в кресло и жестом отпустил Гришина. Не говоря ни слова, Гришин проследовал по ковру к двери и вышел.

* * *

В коммунистические времена был только один банк — сберегательный. После падения коммунизма и с появлением капитализма банки стали появляться как грибы после дождя, пока их количество не перевалило за восемь тысяч. Многие действовали по принципу «кто не успел, тот опоздал»; аферисты быстро сворачивали свою «деятельность», и деньги вкладчиков бесследно исчезали. Устоявшие учились банковскому делу на ходу, потому что в коммунистическом государстве такого опыта почти не имелось.

И банковское дело не было безопасным занятием. За десять лет убили более четырёхсот банкиров, обычно из-за того, что они не приходили к соглашению с бандитами в вопросах необеспеченных займов или других форм незаконного сотрудничества.

К концу девяностых годов ситуация стабилизировалась, остановившись на четырёх сотнях относительно надёжных банков. С пятьюдесятью главными из них Запад выражал готовность иметь дело.

Банки концентрировались в Санкт-Петербурге и Москве, главным образом в последней. Словно копируя систему организованной преступности, банки тоже объединились в так называемую первую десятку, которая держала в своих руках восемьдесят процентов бизнеса. В некоторых случаях размер инвестиций был так велик, что это было под силу только консорциуму двух или трёх банков, работающих вместе.

Зимой 1999 года главными среди крупных банков считались «Мост-банк», «Смоленский» и самый крупный из всех — Московский федеральный.

В главный офис Московского банка в начале декабря и обратился Джейсон Монк. Охрана выглядела не хуже, чем в Форт-Ноксе[15].

Из-за угрозы их жизни и здоровью председатели крупных банков имели собственные службы охраны, по сравнению с которыми личная охрана президента США выглядела жалкой. К этому времени многие перевезли свои семьи кто в Лондон, кто в Париж, а кто в Вену и летали на работу в Москву на личных самолётах. Когда они находились в России, их личная охрана насчитывала сотни человек. И ещё тысячи требовались для охраны филиалов их банков,

Получить интервью лично у самого председателя Московского федерального банка, не договорившись об этом заранее за несколько дней, было неслыханным делом. Но Монк добился этого. Он принёс с собой нечто, тоже совершенно неслыханное.

После того как его обыскали и содержимое его кожаного портфеля проверили на первом этаже высотного здания, Монка сопроводили в приёмную управляющего, находившуюся тремя этажами ниже личных апартаментов председателя.

Там принесённое им письмо внимательно изучил приятный молодой человек, безупречно говоривший по-английски. Он попросил Монка подождать и исчез за тяжёлой деревянной дверью с кодовым замком. Потянулись минуты ожидания, два вооружённых охранника не спускали с Монка глаз. К удивлению секретаря, сидевшего за столом, личный помощник вернулся и попросил Монка следовать за ним. За дверью его снова обыскали и с ног до головы проверили электронным сканером; приятный русский извинился.

— Понимаю, — сказал Монк. — Трудные времена.

Двумя этажами выше его ввели ещё в одну приёмную, а затем в личный кабинет Леонида Григорьевича Бернштейна.

Письмо, принесённое Монком, лежало на столе. Банкир, невысокий, широкоплечий, с вьющимися седыми волосами, острым проницательным взглядом, в тёмно-сером, прекрасного покроя костюме, сшитом на Сэйвил-Роу, поднялся и протянул руку. Затем он указал Монку на стул. Монк заметил, что у приятного молодого человека, сидевшего у задней стены, что-то выпирает под левой подмышкой. Он, возможно, и учился в Оксфордском университете, но Бернштейн позаботился и о том, чтобы тот закончил своё обучение на стрельбище в Квонтико.

Банкир указал на письмо.

— Итак, как же обстоят дела в Лондоне? Вы только что приехали, мистер Монк?

— Несколько дней назад, — ответил Монк.

Письмо, написанное на очень дорогой кремовой бумаге, сверху украшали пять расходившихся веером стрел, символизирующих пятерых сыновей Мейра Амшела Ротшильда. Бумага была подлинной. А вот подпись сэра Эвелина де Ротшильда под текстом — фальшивой. Но редкий банкир не принял бы личного представителя, присланного председателем «Н.М.Ротшильд», Сент-Свитин-лейн, Сити, Лондон.