Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский

Ночью пришла к нему Наташа. В первый раз после отъезда из Америки. Он сидел, как любил сидеть прежде, на стуле, развернувшись лицом к его спинке, прижавшись к ней грудью и обняв её руками. Сидел он, почему-то, в поле. Это было даже не поле, а какое-то голое пространство, покрытое серой коркой высохшей земли. Наташа была в том легком голубом с белыми горошинами платье, в котором он когда-то впервые встретил её около магазина в Зеленогорске. Давали какой-то дефицит. Он подошел и спросил: вы последняя. Она ответила: теперь вы последний, а я была крайняя. Он сказал: хорошо, я понял, Наташа. Она удивленно обернулась – не волнуйтесь, это я угадал, просто в этом платье вы не можете не быть Наташей. Оказалось, они учатся в одном институте…

Наташа подошла к нему, присела так, что их лица оказались на одном уровне, быстро оглянулась – не подслушивает ли кто: «Ты же понимаешь, что их всех убьют. И людей. И собак. Собак в первую очередь. Причем не будут отстреливать – пули тратить, а сгонят на стадион и будут давить танком и бульдозером. Так уже было… И они будут метаться, кричать, рыдать, визжать от боли, отчаяния, ужаса… И не верить, что это делают люди! Представь: огромное поле стадиона и шевелящаяся стонущая кровавая масса…

Оставшихся несчастных доброхоты забьют ломами, палками, лопатами – к этой забаве у нас привыкли… Что ты делаешь, Олег! Опомнись!» – «Не допущу»! – проревел он, и этот рык напоминал рык раненого волкодава.

То ли из-за дурацкого сна, то ли из-за переедания на ночь, но спал он хреново. Обедал, то есть ужинал нынче Олег Николаевич поздно. Весь день был забит делами, всегда неотложными и чрезвычайной важности. Так что перекусывал он на ходу тем, что подсовывала Анастасия Аполлинариевна, она же комиссар государственного порядка второго ранга: пара бутербродов с севрюжьей паюсной икрой, пара бутербродов с фуа-гра, тарелочка миног, пара хвостов омара (или, по-американски, лобстера, что звучало в российских просторах диковато), иногда котлетка по-киевски, горячий куриный бульон – чистый, как слеза. И пара рюмок водки – для бодрости, да и доктор рекомендовал. Вечером же ужинали плотно и не торопясь. Сначала под закуску к запотевшей водочке на бруньках шли нежинские «екатерининские» огурчики, моченые яблоки – антоновка, маринованные помидоры, капуста по-гурийски и рыбная смена: норвежская форель, жаренная с орехом пекан, севрюга холодного копчения с хреном, немного стерляди в вине, осетрина горячего копчения с лимоном, затем кавказская смена: лобио, сациви, поджаренный сулугуни и горячая солянка, к ней – маринованные сливы. От мясной смены он давеча отказался, лишь схватил пару ломтиков телячьего языка и копченую пилингвицу – так, для вкуса. Затем тарелочка-другая макарьевской приказчичьей ухи с мадерой и расстегайчиками. К ухе – бокал ледяного Sauternes. Потом подавалась за час открытая бутылка Chateauneuf-du – Pape, урожая 2015 года, к ней: отбивные телячьи котлеты – в тот вечер Олег Николаевич съел два котлеты – отбивные были толстые, в два пальца, по площади размером с большую тарелку севрского фарфора, потом – индейка, фаршированная гусиной печенью, трюфелями и зеленью, с хрустящей, как любил Чернышев, поджаристой кожей, загодя облитой коньяком и подожженной на спиртовке. После индейки – моченая морошка, брусника, клюквенное желе, маринованная дыня и сразу же – свежеиспеченный страсбургский пирог, изумительное творение, увенчанное горой, созданной из перетертого сливочного масла, гусиной, куриной и утиной печенки, трюфелей, замысловато уложенной зеленью и прозрачным, как янтарь, желе. Затем выкуривалась сигара и ассаже: кофе со сливками и коньяком Remy Martin Black Pearl Grande Champagne, а на сладкое чай с пирожками: в тот вечер были прозрачные пирожки с грибами, сыром, потрохами и курагой. «И сколько в тебя влезает», – шепнула Анастасия Аполлинариевна, и Олег Николаевич сделал круглые глаза: «На “вы”, на “вы”. Черт побери, стены имеют уши!» – отчетливо проартикулировал он, но комиссар госпорядка лишь ухмыльнулась и быстро, легко, точно провела рукой между его ног, и он вздрогнул, напрягся и замер… Впрочем, тут же обмяк, знал: отяжелевший, распаренный и задыхающийся после обильного ужина он ничего не сможет, да и не захочет.

В первый раз это случилось днем, и он был голоден, подтянут, энергичен. Комиссар вошла в его кабинет по окончании рабочего дня и доложила о своих должностных обязанностях по поддержанию здоровья Президента. Чернышев, честно говоря, растерялся и попытался обратить ее предложение в шутку, но фрау Кроненбах проявила недюжинную ловкость и стремительность, и не успел он опомниться, как Анастасия Аполлинариевна стояла перед ним на коленях, ее руки, облаченные в прозрачные и тончайшие перчатки – настолько тончайшие, что он ощутил тепло ее рук, в таких перчатках она когда-то, в другой жизни чистила мандарины, – совершали совершенно волшебные манипуляции. Никогда за свою долгую и насыщенную жизнь не испытывал господин Президент Олег Николаевич такого острого ошеломляющего наслаждения. У фрау Кроненбах пальцы были сильные, порхающие, моментально познавшие особенности его организма и импровизирующие на заданную тему, ладони мягкие, пружинистые, обволакивающие. Особенно впечатляло и возбуждало Чернышева несоответствие между бесстыдной откровенностью рук и отрешенным, холодным выражением лица, с ясным изучающим его реакцию взглядом и упрямо поджатыми сильными губами. Долго продолжаться это невыносимое блаженство не могло. Оно и не продолжалось.

По окончании процедуры, комиссар госпорядка 3-го ранга быстро стянула перчатки, аккуратно сложив их в специально приготовленный полиэтиленовый мешочек, точными движениями опытных рук все протерла, заправила, оправила, привела в идеальный первоначальный вид и, сделав уставной поворот кругом марш, с каменным лицом покинула парадный кабинет. Через несколько минут, придя окончательно в себя, Чернышев нажал кнопку «Косоп.» Проша откликнулся незамедлительно. «Слушай, любезнейший, ээ-э-эх…э-э… давно Кроненбах в… э-э… этом звании?» – «Засиделась, Ваше Президентское Величество, – гаденько хмыкнул Проша. – Приказик о присвоении ей звания комиссара второго ранга уже заготовлен. Могу сей же час занести!» – «Неси, голубчик».

… Зря я съел вторую котлету… Тяжесть была невыносима. Давило на печень, желудок распирало, никак было не устроить тело. Еле заснул. Да тут ещё этот сон. Собак Чернышев любил. Поэтому искренне расстроился.

Утром он попытался отделаться от запахов карболки и мочи, преследовавших его всю ночь, как-то снять тяжесть в желудке – не надо было есть вторую – а также вспомнить сон, который его так разволновал, но было некогда. Следовало прочитать молитву Мытаря, Святому Духу, Трисвятие, Молитву Господню, Тропари Троичные, ко Пресвятой троице, Символ веры, О живых и усопших, Достойно есть… Читал он невнимательно, так как сначала пытался восстановить в памяти, что было во сне, потом в голове крутилась, непонятно откуда взявшаяся пошлая песенка «Яблони в цвету, какое чудо, /Яблони в цвету, я не забуду …», а затем думал, что надеть на торжественный акт вручения ему меча Мальтийского ордена: быть в штатском негоже по такому случаю, форму же военную надо определить – современную или согласно историческому моменту. Потом 15 минут – зарядка, не очень утомительная, но эффективная, разработанная специально для него в тибетской лаборатории «Чжуд-ши». Затем туалет и выход в обеденный зал, где его ожидали комиссар государственного порядка 2-го ранга фрау Анастасия Аполлинарьевна Кроненбах, Генеральный комиссар государственного порядка, начальник Чрезвычайного отдела, полковник лейб-гвардии Президентского полка и директор-распорядитель Полицейского департамента Московии, сенатор, князь Проша Косопузов, второй заместитель Генерального комиссара князь Мещерский, глава Рыцарского ордена Великороссов преподобный отец Захарий, внук Чубайка, замглавы Администрации граф Владлен Сусликов, главный гример, грибной человек, старший двойник, начальник охраны и командир Сводного полка воздушного сопровождения Главный маршал авиации виконт Симеонов-Пшцик. При его появлении в дверях обеденной залы раздались звуки финала 9-й симфонии Бетховена и солист хора, расположившегося на балконе обеденной залы, возгласил шиллеровское – нетленное: «О Freunde, nicht diese Tone!», а затем грянуло: «Seid umschlungen, millionen!». Все вытянулись в приветствии – женщины по стойке «смирно», руки по швам, к крутым бедрам, мужчины, – приложив ладони к козырькам новых форменных фуражек (с высокой тульей, темно-бордовым околышем и золотой выпушкой), введенных в обиход недавним указом Президента, – и Олег Николаевич по обыкновению прослезился. Про сон он не вспоминал.