Самураи. Подлинные истории и легенды - Хироаки Сато

не умрет, люди будут презрительно к нему относиться. В этом проявлялась его слабость, но, в конечном счете, самой смерти он не страшился. Потому ничто не могло помешать его решимости попросить господина позволить ему умереть вместе с ним, ибо она полностью завладела им.

Вскоре Тёдзюро почувствовал, что Тадатоси напряг мышцы ноги, которую он держал обеими руками, и чуть вытянул ее. Он подумал, что ноги господина вновь онемели, и начал медленно массировать их. Потом он вспомнил свою престарелую мать и жену. Он знал, что родственники тех, кто добровольно последовал за господином после его смерти, получают особую заботу и внимание со стороны клана господина. Он подумал, что позаботился о семье и может умереть спокойно. Лицо его при этой мысли просветлело.

Утром семнадцатого дня четвертого месяца Тёдзюро облачился в лучшие одежды, пришел к матери, сообщил ей о своем решении последовать за господином и попрощался с ней. Мать уже давно знала, что в этот день сын покончит с собой, хотя ничего не говорила ему. И если бы она услышала от него что-то другое, она бы очень встревожилась.

Мать позвала из кухни жену сына и спросила, все ли готово. Девушка тут же принесла поднос с сакэ, приготовленным ею заранее. Она, как и мать, знала, что сегодня муж покончит с собой. С утра она аккуратно уложила волосы и надела одно из своих лучших кимоно. Обе женщины старались держаться с достоинством, но красные уголки глаз жены выдавали то, что она плакала на кухне. Когда перед Тёдзюро поставили поднос, он позвал своего брата Сахэйдзи.

Все четверо молча выпили по очереди из одной чаши. Когда чаша обошла круг, мать сказала: «Тёдзюро, я знаю, что ты любишь сакэ. Почему бы сегодня не выпить побольше?»

«Вы правы, матушка», – сказал Тёдзюро и начал пить чашку за чашкой. На лице его сияла улыбка, он явно пребывал в хорошем расположении духа.

Чуть позже он сказал матери: «Я насладился сакэ и даже немного опьянел. Сакэ ударило в голову сильнее, чем обычно, возможно потому, что последние несколько дней были очень тяжелыми. Позвольте, я немного отдохну».

Тёдзюро встал, прошел в спальню и улегся посредине. Вскоре послышался храп. Когда жена, тихо последовавшая за ним, положила ему под голову подушку, он застонал и перевернулся на другой бок, не переставая храпеть. Жена какое-то время смотрела ему в лицо, потом резко поднялась и вышла из комнаты. Она знала, что не имеет права плакать в его присутствии.

В доме стояла тишина. О решении господина знали заранее не только мать и жена, но и слуги и служанки. Ни из конюшен, ни из кухни не раздавалось ни звука.

Мать, жена и брат – каждый находился в своей комнате и пребывал в глубокой задумчивости. Хозяин храпел в спальне. Через открытое окно было видно, как колышутся на ветру подвешенные к карнизу стебли папоротника синобу.

Прошло два часа, потом еще два. Минул полдень. Жена приказала служанке приготовить обед, хотя не была уверена, что свекровь захочет есть. Она боялась подойти к свекрови, ибо полагала, что если она спросит о еде, свекровь с негодованием решит, что лишь она одна может думать об этом в такой час.

Пришел Сэки Кохэидзи, которого Тёдзюро попросил быть помощником. Мать позвала жену. Та, склонившись, ожидала, что пожелает свекровь.

«Тёдзюро сказал, что отдохнет немного, – сказала мать. – Но уже пришел господин Сэки. Думаю, пора будить его».

«Да, вы правы. Не следует тянуть», – ответила жена. Она поднялась и пошла будить мужа.

В спальне она опять взглянула в лицо мужу, как в тот раз, когда принесла подушку. Ее не покидала мысль о том, что вот сейчас она разбудит его к смерти, и какое-то время она не решалась заговорить.

Даже во сне он закрывался от яркого света: он лежал к окну спиной, а его лицо было обращено к ней.

«Вставай, милый», – сказала жена.

Тёдзюро не просыпался.

Жена встала перед ним на колени и прикоснулась к его плечу. Тёдзюро зевнул, потянулся, открыл глаза и сел.

«Ты хорошо поспал, – сказала жена. – Я разбудила тебя, ибо мать сказала, что уже поздно. Господин Сэки пришел».

«Понятно. Уже, должно быть, полдень. Я хотел немного отдохнуть, но был такой пьяный и уставший, что не заметил, как пролетело время. Думаю, пора поесть рису, попить чаю и отправляться в Токо-ин. Скажи матери, что я готов».

Самурай идет на смерть с пустым желудком. Но он не мог совершить самый главный в своей жизни поступок, не подкрепившись. Тёдзюро хотел лишь немного вздремнуть, но проспал гораздо дольше, чем ожидал. Уже минул полдень, поэтому он предложил поесть. Все четверо членов семьи уселись за обеденный стол, как это всегда было в обычные дни.

Затем Тёдзюро спокойно собрался и отправился вместе с Сэки в семейный храм Токо-ин, чтобы там покончить с собой.

В то время когда Тёдзюро просил у господина разрешения последовать за ним, другие вассалы Тадатоси, которым хозяин оказывал всяческие милости, тоже, каждый по-своему, просили его разрешить им покончить с собой. Таковых оказалось восемнадцать, вместе с Тёдзюро. Всем им Тадатоси верил и в глубине души хотел, чтобы они защитили его сына Мицухиса. К тому же он прекрасно понимал, что заставить их умереть вместе с ним – жестоко. Но каждому из них он ответил согласием, ибо обстоятельства не позволяли поступить иначе, хотя при этом он чувствовал глубокую боль.

Тадатоси знал, что его близкие слуги будут счастливы отдать за него жизнь. Он также знал, что они с радостью последуют за ним после его смерти. Если же он не дал бы на это своего согласия и приказал бы им остаться в живых, что бы тогда произошло? Все остальные вассалы стали бы говорить, что самураи не умерли, хотя должны были это сделать, что они не исполнили свой долг, что, наконец, они просто трусы. Если бы этим все и ограничилось, то они могли бы смириться и отдать жизни за Мицухиса. А что если кто-нибудь сказал бы, что он, уже покойный господин, держал на службе таких людей и не понимал, что они – лишенные чувства долга трусы. Такое они вряд ли смогли бы вынести, и их горю не было бы предела. Поразмыслив так, Тадатоси не мог не дать своего разрешения. Вот почему он сказал: «Согласен», – хотя горевал об этом еще больше, чем о собственной болезни.

Когда число самураев, получивших разрешение, достигло восемнадцати, Тадатоси, видевший за свои пятьдесят с лишним