Эхо теней и другие мистические истории - Герр Фарамант

чтоб изварить на всех карамельки. Он умеет их делать очень сладкими и захватывающими. Но никогда не делает их один. Так что сейчас он прыгал вокруг Грюка, который то и дело косился на приоткрытую балконную дверь.

Чернобурка Лисичка растянулась просто так, на полу, между общим матрасом и Микиной спальной кроватью. Свернувшись-укублившись, она закрылась своим густым серебристым хвостом, довольно фырчала.

Белая Белочка Леночка играла с красным воздушным шариком. То и дело подскакивая, она отбивала его от себя лапками — а потом или Мика, или Синяя Фея, да тот же Грюк, или Тоши (одними ушами), иногда ещё и Медведь этот самый шарик ловили — и Белочке его отбивали.

Синяя Фея чуть-чуть подвинулась, чтобы девочка могла лечь.

Мика опустилась затылком ей на колени, прикрыла глаза. Пусть её просто гладят, а вокруг царят доброта и играет музыка. И играются счастливые лесные друзья. Пусть всё именно вот так будет. И чтоб Аяна не прекращала гладить. У неё гладить очень хорошо получается. Очень мягко, очень ласково. Так даже мама никогда не гладила.

Большой Медведь пристально посмотрел на девочку. Ничего не сказал ей, просто отставил любимую кружку, грузно поднялся, помахал лапой.

Мика обменялась беглым взглядом с подругой — и та кивнула, как бы говоря: «Да, конечно, я всё понимаю. Давай, беги. Жду».

5

Большой Медведь и живущая вместе с ним девочка опять на кухне. Дверь комнаты приоткрыта, из коридора, со стороны зала, всё ещё слышно мелодию, разрозненные голоса.

Мика ждала, наблюдала, как добрый зверь рылся на высокой полочке, что над раковиной. Достал оттуда глиняный кувшин с мёдом. Опять повернулся к Мике, держа кувшин обеими лапами перед ней.

— Тебе хорошо? — он спросил, глядя на неё своим безразмерным, глубоким зелёным взглядом.

— Очень-очень, — довольно кивнула девочка.

— А что взамен?

Мика ему не ответила, только вытянулась на носочках, вскинула голову, потянулась довольным лицом к своему мохнатому другу.

Большой Медведь взял кувшин чуть удобнее, освободив одну лапу. Навернул ею тёплый, духмяный мёд.

— Ты у меня умница, я всегда знал это! — говорил он, измазывая ей щёки, губы. Мазок за мазком, левая щека, правая. Обязательно — по дуге губ. И чтоб с подбородка свисало. И липкое-жёлтое чтоб по шее и на пол капало.

Медведь мазал её лицо мёдом, а Мика ему подставлялась, охотно вращалась-вертелась под его сильной лапой. Иногда ещё слизывала, облизывалась игриво.

— Ну, вот! — отступил от неё довольно, закончив своё искусство. — Совсем другое дело же, правда!

Вся в меду, Мика лучилась светом, а липкое становилось сладким, добавляло сияния её светлой коже.

— Ты у меня самый-самый! — в приступе нежности обняла его, приникла к огромному пузу, кутаясь в буром — и таком родном мехе.

— Ну, ну, всё измажешь, — нехотя отстранил её от себя. — Давай, — подтолкнул лапами её плечи, — беги. беги к остальным.

— Ага!

Ах, да, самое главное: раз уж Мика на кухне, время всем приготовить чай. Её самый-самый любимый. Чёрная Принцесса Ява. Он на дальней полочке, там же, где стоял медвежий кувшин с мёдом. И если сегодня день Мики, то и чай обязательно должен быть.

«Продолжить: данет»

В этом зале не так-то уж много объектов.

Есть телевизор — он транслирует лица и белый шум. А ещё у него антенны-усики, как у каких-нибудь муравьёв.

Есть гирлянды. Они работают, светят синим, зелёным, оранжевым. Из их света складывается беззвучная, но ощутимая музыка. А ещё они прокинуты вдоль всех стен, обои которых похожи на чешую какого-нибудь большого легендарного змея. Как будто броня. Как защита. Самая лучшая и надёжная.

Белой Маски ни в зале, ни в этой берлоге в принципе нет и не может быть. Во-первых, потому что он — не объект. А во-вторых, он в принципе не подозревает об этом месте. И не потревожит Мику больше никогда. Ни за что.

Мика потягивается, протирает глаза, щурясь от первых бликов пока что слабого рассветного солнца. Даже зимой оно продолжает светить.

Хотя… Какое здесь солнце? Просто слишком яркий свет от всё ещё не покинувший мир луны.

Сегодня четвёртое декабря.

Три дня подряд в этом месте царил большой праздник. Праздник, завершившийся проводами. Теми самыми проводами, после которых…

«Вот мой дом, где теперь никого не стало».

Ну, как никого.

В своей отдельной, смежной с кухней, комнате, громко храпит умный Большой Медведь. Ведь это и его берлога. Прежде всего его.

Под потолком всё ещё витает чуть горьковатый приторный запах тошиных карамелек. Они их варили намедни.

Сдутые шарики разбросаны на матраце. Их оставили Волк Давайка — его все называют «Давайкой», потому что ко всем пристаёт, тянет к себе, говорит: «Давай-ка!», и игривая Белочка Леночка. Хотя бы она в тот вечер отвечала ему. Чернобурка Лиса вот его совсем игнорировала. Она и Мика, вместе-втроём с Синей Феей той ночью много сидели вот на том самом балконе, куда сейчас приоткрыта дверь.

Мика сидит на краю постели, всё ещё оглядывается, тихо зевает, сонно протирает глаза. Включаться в жизнь — это всегда так сложно! Особенно, когда включаться совсем не хочется. И когда голова всё ещё идёт кругом, а мысли заняты долгой беседой о птичках.

О птичках, нимфах и бабочках.

Птички, нимфы и бабочки.

Мика обнимает себя за плечи. Ей не зябко, не холодно. Просто дрожь. Пустота, как внутренняя, так и внешняя.

Смятые простыни всё ещё пропитаны мятой, ячменем. Вроде обычные, самые простые шампуни. А такие любимые! Такие родные! Вся подушка, вся-вся кровать — всё ещё в их цвету.

И в цветах тоже, и в листьях, и лепестках. Они тянутся по стенам комнаты, под гирляндами, распускают бутоны, пульсируют, осыпают пыльное помещение чуть пьянящей пыльцой. Посыпают — и тем самым напоминают.

Зовут её. Да. Зовут.

Зовут Микой. Вот это главное.

Приглушённый, но нарастающий гул. Да нет, не гул: пение. Пение слетающихся к её личной башне сирен, что поднимаются из рек-улиц большого города за балконной дверью.

Пробуждённая сводит лопатками так, словно за спиной были крылья. Ну, они-то и были. Но не раскроются здесь. Разве что — получится отрастить новые.

Она вытягивает перед собой руку, её осматривает. Кожа светлая, чуть розоватая, мягкая. Такая тонкая, у вен — едва не прозрачная. Сосуды даже с виду такие плотные,