Из Парижа в Бразилию по суше - Луи Буссенар

Мой друг, почтительно поклонившись, взял оружие, подошел к мишени, перевернул картонку, чтобы не была видна уже имевшаяся на нем черная точка, возвратился на прежнее место, хладнокровно прицелился и, выстрелив, попал в самый центр белого квадратика. Юная девица, не ожидавшая, вероятно, такой меткости, слегка покраснела и принялась кусать губы. Но Жюльен и так сделал ей достаточно уступок за обедом, чтобы допустить из вежливости промах.

Он послал еще пять пуль подряд вдогонку первой – в ту же самую точку, как он неоднократно проделывал это и раньше, чему я свидетель.

Мисс Леонора, побежденная уже с первого выстрела и, возможно, впервые в жизни, не осмелилась ни слова изречь о таком грозном противнике.

Но ей не терпелось знать все наши таланты, и, едва умолк звук последнего выстрела, она молча указала Жюльену на гирю, желая проверить, насколько ловки мы в “игре с железом”, как говаривали у нас в гимнастическом зале Пас.

– Увольте, мисс, – улыбнулся Жюльен, – что касается работы мускулов, то тут я уступаю пальму первенства своему другу.

Хотя мне и не по душе заниматься гимнастическими упражнениями после сытного обеда, выбора у меня не было. Преодолев отвращение, я взял хорошенькую гирьку весом в шестьдесят килограммов, самую большую из всех бывших там, и – черт возьми! – пожонглировал ею с такой легкостью, что сам удивился.

Мисс Леонора, убедившись, что и я не какой-нибудь размазня, удостоила меня своей улыбки. Так мне удалось снискать у нее уважение: если я и не светоч в науке и искусстве, то, по крайней мере, у меня неплохие мускулы, и это искупало иные недостатки.

Наконец мы распрощались с могучей юной американкой, почтившей каждого из нас мощным рукопожатием и пригласившей нас прийти завтра.

– Что ты думаешь о мисс Леоноре? – спросил я у Жюльена по возвращении в “Палас-отель”.

– Что ее острые зубы вполне подходят для того, чтобы вцепиться в будущего мужа. Своими крепкими руками она вылепит из него все, что пожелает, а ее суждения обо всем…

– Ну, продолжай же!

– Сведут его с ума!»

Прибыв в Сан-Франциско, поначалу оба француза и их друг Перро смеялись над лихорадочной спешкой, которой охвачены все американцы, но скоро вихрь этой суеты подхватил и их, да так, что они сами того не заметили. Уже через неделю путешественники вели напряженное, лихорадочное существование, позабыв про отдых и покой. День стал казаться ужасно коротким: за него они никак не успевали сделать все, чего бы им хотелось. Друзья больше не удивлялись, видя, как в повседневных делах американцы находили повод для того, чтобы исчерпать все возможности и резервы человеческого организма.

«Преодолев отвращение, я взял хорошенькую гирьку весом в шестьдесят килограммов»

Ремесленник работает за двоих, коммерсант покупает, продает, меняет, тянет, крадет, адвокат порет чушь, проповедник ревет, певец вопит. Нет никого, вплоть до скромного почтового служащего, кто бы не надсаживал грудь, несясь рысью через препятствия. И все прочее в том же духе. Американец заглатывает обед, опрокидывает стаканчик виски, пару раз затягивается сигарой и, словно на зов боевой трубы, бежит дальше.

Даже за столом не расстается янки с заряженным пистолетом и справляется о здоровье друга, поигрывая большим охотничьим ножом: подозрительный по натуре, он всегда начеку.

Вспыльчивый как порох, американец готов утопить в крови своего обидчика и вполне может убить собственного брата из-за невинного смешливого замечания. Вильям X. Диксон[173], знаменитый автор «Белого завоевания», стал свидетелем одной из подобных безрассудных вспышек гнева, ярко свидетельствующей о том, что американцы ни в грош не ставят чужую жизнь: шутка, в ответ на которую у нас в Европе лишь пожмут плечами, здесь может привести к преступлению. Некий бедолага-репортер написал в своей газете об одном из приятелей, что тот обедает в уот-чир-хаусе[174], а затем с зубочисткой прогуливается перед «Гранд-отелем». Для парижанина это означает: обедает в дешевой закусочной, а потом ковыряет в зубах перед «Английским кафе». На следующий же день неудачный юморист был застрелен средь бела дня. Это лишнее подтверждение того, что в жилах янки кровь течет в два раза быстрее, прямо-таки с головокружительной быстротой. Жизнь для них – это буря, вечный бой. Никто даже не подозревает, что можно остановиться, успокоиться и поразмыслить.

Подобное возбуждение, доводящее до смертоубийства, царит везде, даже в самых простых делах. Беседу за столом при завершении трапезы, которую ведут, например, в Лондоне, здесь восприняли бы как гробовое молчание: в Америке не беседуют, в Америке орут. На балу юные мисс, переусердствовавшие в занятиях верховой ездой, бегом или гимнастикой и приобретшие вследствие этого стальные мускулы, мгновенно утомили бы партнера, прибывшего из Европы. Эти особы ни в чем не знают меры, в том числе и в умении одеваться: их туалеты обычно броские, кричащих тонов и полностью лишены элегантности. Предельно энергичные, поверхностно образованные или же необразованные вовсе, пользующиеся безграничной свободой, привыкшие судить обо всем вкривь и вкось, они лишены женственности в общепринятом значении этого слова и вполне под стать американским джентльменам, вечно одетым в черное, желчным, приторно-добродетельным, а на деле представляющим из себя машины для спекуляций.

Оба француза были незаметно вовлечены в этот круговорот, оглушены вечным криком и замучены предупредительностью мистера Уэллса, который четыре раза на дню изыскивал возможность забежать к ним, чтобы сообщить, что он спешит, и галопом ускакать, восклицая: «All right!» или «Go ahead!». Вынужденные сносить капризы докучливого и дурно воспитанного ребенка по имени мисс Леонора, имея немало собственных неотложных дел, они страстно желали поскорей уехать, и Жак возмущенно требовал полковника, чтобы наконец завершить их маленькое недоразумение.

От Алексея поступило несколько телеграмм: в Карибу все шло прекрасно. Эсташ и Малыш Андре также прислали о себе весточки Перро, и телеграф отчасти примирил достойного траппера с этим городом буйнопомешанных, заставлявшим его жалеть о лесах и равнинах Аляски.

Пришли вести и из Европы. Банкир Жюльена, приняв близко к сердцу просьбу, долетевшую к нему в Париж из Ричфилда, сделал все возможное и закупил требуемое оборудование для намывки золотого песка, после чего послал телеграфное сообщение, что все приборы приобретены, отправлены вовремя и в указанное место и поэтому должны быть на месте в точно намеченный срок.