Я — Господь Бог - Джорджо Фалетти

— Здравствуйте, мисс Лайт. Меня зовут Стюарт Бредфорд, и, по слухам, я — президент Соединенных Штатов.

Вивьен сдержала невольное желание встать по стойке «смирно», но скрыть волнения не смогла.

— Для меня большая честь говорить с вами, сэр.

— Нет, это для меня большая честь. Прежде всего позвольте выразить вам мое соболезнование в связи с кончиной вашей сестры. Уход дорогого человека — утрата частицы нас самих. И потеря эта оставляет пустоту, которая никогда ничем не заполнится. Знаю, что вы очень любили друг друга.

— Да, сэр, очень.

Вивьен удивилась, откуда ему известно о смерти Греты. Потом напомнила самой себе, что речь идет о президенте Соединенных Штатов, который может в несколько минут получить информацию обо всем и обо всех.

— Тем самым вы заслуживаете еще большей похвалы. Несмотря на траур, вы сумели довести до конца грандиозное расследование и спасти от неминуемой смерти сотни ни в чем неповинных людей.

— Я делала свою работу, сэр.

— И я благодарю вас от своего имени и от имени всех этих людей. А теперь, кстати, настал мой черед делать мою работу.

Он помолчал и заговорил снова:

— Прежде всего обещаю вам, что, несмотря на возникшие обстоятельства, «Радость» не закроется. Это моя обязанность, я беру ее на себя в данную минуту. Слово президента.

Вивьен вспомнила растерянные лица ребят, когда они садились в автобус. И обещание, что у них будет свой дом, наполнило ее сердце покоем.

— Это замечательно, сэр. Ребята будут счастливы.

— А что касается вас, то хотел бы спросить вот о чем.

— Слушаю вас, сэр.

Опять короткое молчание, словно в раздумье.

— Вы свободны четвертого июля?

— Прошу прощения, сэр?

— Я намерен представить вас к награде Золотой медалью Конгресса. Вручение этой почетной медали состоится здесь, в Вашингтоне, четвертого июля. Как вы думаете, вам удастся найти свободное время в этот день?

Вивьен улыбнулась, как будто человек на другом конце провода мог увидеть ее.

— Немедленно, уже сегодня, отложу все дела.

— Очень хорошо. Вы необыкновенный человек, Вивьен.

— Вы тоже, сэр.

— Я буду президентом еще четыре года. Вы же, на ваше счастье, останетесь такой, какая есть, на всю жизнь. До встречи, друг мой.

— Спасибо, сэр.

Голос умолк, и Вивьен осталась у стола, не зная, что делать и что сказать. Положила трубку на место и огляделась. На лицах присутствующих читалось любопытство. Но у нее не было ни малейшего желания удовлетворить его. Эта минута принадлежит ей, и, пока возможно, она не хочет ни с кем ее делить.

В наступившей тишине на помощь пришел стук в дверь.

Мэр ответил:

— Войдите.

Молодой человек лет тридцати заглянул в приоткрытую дверь с газетой в руках.

— В чем дело, Трент?

— Тут одна вещь, которую вам стоило бы увидеть, господин мэр.

Голлемберг жестом велел Тренту войти и тот, подойдя к столу, положил перед ним номер «Нью-Йорк Таймс». Мэр бросил взгляд на газету, а затем повернул ее и показал всем.

— Как это понимать?

Вивьен, как, впрочем, и все присутствующие, открыла от удивления рот.

Первую полосу занимал огромный заголовок:

ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ

ОДНОГО ЛОЖНОГО ИМЕНИ

Очерк Рассела Уэйда

Ниже помещались два снимка, довольно ясные, несмотря на обычное для газет неважное качество. На первом — парень с крупным черным котом на руках. На другом — Джон Кортиген, снятый в три четверти, с револьвером в руке, смотрящий куда-то в сторону.

Взгляды всех присутствующих как по команде обратились к Расселу, который, как всегда, выбрал самый дальний стул. Почувствовав, что на него смотрят, он принял самый невинный вид:

— У нас ведь была договоренность. Или нет?

Вивьен заулыбалась. Действительно, была. И сейчас никто не мог обвинить его в том, что он не сдержал данное слово. И все же, глядя на газету, она удивилась и решила удовлетворить любопытство — и свое собственное, и всех присутствующих.

— Рассел, мне хотелось бы узнать одну вещь.

— Слушаю.

— Как тебе удалось снять Джона? Я ни разу не видела у тебя в руках фотоаппарата.

Словно вызванный к доске ученик, Рассел поднялся и прошел к письменному столу.

— У меня есть одна вещь, которую я унаследовал от брата. Он научил меня, как и когда использовать ее.

Он достал что-то из кармана и раскрыл ладонь. Вивьен с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться. Рассел показал всем крохотную фотокамеру.

* * *

Во время похорон лил дождь, и Вивьен держала меня за руку.

Я слушала, как дождь барабанит по зонту, смотрела, как опускают гроб в яму на маленьком кладбище в Бруклине, где уже лежат мои дедушка и бабушка, и с сожалением думала, что так и не узнала, какой была Грета Лайт. Но, думаю, пойму со временем, потому что помню все наши разговоры, помню игры, в которые мы играли, и светлые минуты, пережитые вместе.

И хотя я пыталась все это разрушить, разберусь во всем с помощью моей тети. Она сильная, удивительная женщина, хотя и обливается сейчас слезами — но ведь кто угодно заплачет перед лицом смерти.

Священник сказал про прах, землю и возвращение.

Когда я увидела его, когда услышала эти слова, тотчас представила себе отца Маккина и все, что он сделал для меня и других ребят. Это было ужасно — узнать, что скрывалось в его голове, на что он оказался способен, и обнаружить, что зло умеет проникнуть и туда, куда путь ему должен быть заказан.

Мне объяснили, что вину за его поступки нужно приписывать не ему самому, а только той части его личности, которая стала жертвой чего-то злого, что оказалось неподвластно ему.

Как если бы в одном теле у него умещались две души.

Нелегко принять такое объяснение. Однако его можно понять, потому что я испытала нечто похожее на себе.

На моих глазах эта скверная составляющая опускалась в могилу вместе с телом Греты Лайт. Бренное возвращается в землю, снова становясь прахом. Мама и отец Маккин. Их живая, подлинная сущность всегда будет рядом со мной, с тем человеком, каким я стану. Когда я смотрела в глаза Вивьен, кроме боли и страдания прочла в них и подтверждение, что иду по верному пути.

Мой отец не присутствовал на похоронах.

Он позвонил мне и сказал, что находится на другом конце света и не успеет приехать. Когда-нибудь я почувствую, что мне его не хватает. Возможно, заплачу. Сейчас у меня другие, более важные причины для слез. Теперь его отсутствие — просто еще одна пустая коробка среди множества других, таких же пустых, которые перестали досаждать с тех пор, как я поняла, что мне совсем не интересно выяснять, что там внутри.