Царь Грозный - Наталья Павлищева

– А если нет?

– Постригись в монастырь… И съезди в Суздаль…

Иван замер, пораженный как громом. Он в монастырь?! Навсегда? А Москву кому, Андрею Старицкому?! То-то княгиня Ефросинья будет рада! Нет, он не доставит такого удовольствия тетке Ефросинье Старицкой! Государь вспыхнул от злости, закричал:

– Лжешь, ведьма! На костре сожгу! Собаками затравлю!

В уголках губ Ивана выступила пена, так бывало, когда он уж очень злился. Вот-вот забьется в судорогах. В дверь, видно, услышав крик, беспокойно застучал Степан. Старуха усмехнулась:

– Ты меня? Попробуй взять…

И попросту растаяла в воздухе. Государь бессильно опустился на лавку. Долго ли сидел – не знал, но когда открыл дверь, Степан не удержался, поверх царского плеча заглянул в комнату. Лавка, небольшой стол и ларец. Никого… С кем разговаривал и на кого кричал Иван Васильевич? Недобрый взгляд государя не сулил ничего хорошего верному слуге, но тот вовремя не заметил. Да если бы и заметил, что он мог?

Со следующего дня у государя был другой слуга, тоже немой и тоже верный до гроба. Сколько их еще будет…

Сам Иван Васильевич долго размышлял.

Пожалуй, митрополиту Макарию он способен был бы рассказать об увиденном, покаяться. Но Макария нет на свете, а Афанасий не поймет…

А из глубины поднималась тайная мысль: может, пока оставить как видел? Ведь неизвестно, погиб или нет тот юноша, его сын… Старуха сказала, что от него будет зависеть. Может, можно изменить все в последнюю минуту? Он обманет судьбу, будет жить с сыном Иваном душа в душу, воспитает его так, чтобы тот слова поперек не сказал, чтобы ни к чему было вот так расправляться!

С тем и заснул. А среди ночи вдруг проснулся от другого воспоминания: перед глазами стояло его собственное лицо, произносившее страшное слово: «Измена!» Как он мог забыть эту картинку?! Слишком ужаснулся убийству, а ведь до таких лет еще дожить надо.

Измена! Она повсюду, зеркало право. Что с ней делать? Только выкорчевывать, как негодное растение, вместе с корнями. Так рвут сорняки, чтобы не мешали расти красивым цветам.

К утру созрело твердое решение – выкорчевать измену в своей стране, чего бы это ни стоило! Имеет ли он право казнить? И сам себе отвечал: да, имеет! Имеет, потому как мучеников в Московском государстве нет, есть только изменники, посягнувшие на него, ставшего царем Божьей властью!

Но чем больше ярился государь, тем упорней возвращалась мысль: а может, все же лучше в монастырь? И царь отмахивался от этой мысли. Иван пытался оправдать сам себя: он попросту не может сейчас уйти в монастырь, ведь сын еще слишком мал, чтобы править самому, изменники изведут его тут же. Может, потом, когда-нибудь, спасая собственного сына от виденного страшного конца, он и станет иноком, но не сейчас, не сейчас…

Следующей ночью, лежа без сна, он вдруг вспомнил и второй совет колдуньи – съездить в Суздаль. Почему Суздаль, зачем? При упоминании этого города сразу пришел на ум Покровский монастырь, он бывал там дважды – один раз с Анастасией, когда та привезла свой дар на могилу бывшей княгини Соломонии, а в иночестве Софьи. Второй уже с Марией и мальчиками. Но вторая поездка не получилась, царица ничего не чувствовала в святых обителях, ей не по нутру святость и благочестие.

Иван вздохнул, это было его бедой нынче, жена нужна только для ночных забав, а ему хотелось душевной теплоты и ласки. И чтоб царевичей любила. Нет ни того, ни другого. А для ночных забав у него есть вон Федька, тот не выкобенивается и не требует облагодетельствовать свою родню. Эх, не зря ли женился?

Мысли вернулись к суздальской обители. Пришло решение не брать в поездку жену, лучше совсем никого не брать. Мало ли что там…

Как в воду глядел. Даже Федьку Басманова оставил в Москве, уехал, никому ничего не объясняя. Вяземский решил, что государь переживает из-за Курбского. Все было так и не так. И из-за Курбского переживал тоже, но не только.

Суздаль не так далеко, и осень стояла теплая, красивая… Листья как-то вдруг сразу все пожелтели и покраснели, но сильного ветра не было, и они устилали все вокруг себя ковром постепенно, плавно кружась в воздухе, словно раздумывая, падать или нет. Все понимали, что такой благодати недолго стоять, скоро Покров, все выстудит в одночасье, холодный ветер станет бросать в лицо ледяные брызги, забираться в рукава и за шиворот… Хорошо, если вдруг сразу ляжет снег, укрыв деревья и кусты белым саваном.

Ивана отвлек от размышлений об осени и скорой зиме голос Скуратова:

– Приехали, государь.

Покровский монастырь невелик, вернее, обители две – мужская и женская. Отправились, конечно, в мужскую.

Привычная обстановка отрешенности от мирской суеты подействовала на Ивана благотворно, на душе сразу полегчало.

Отстояли вечерню, можно бы и спать, но что-то не давало ему покоя. Словно почувствовав это, игумен вдруг покачал головой:

– В Покровском монастыре игуменья совсем плоха, вот-вот богу душу отдаст…

Почему-то сообщение об умиравшей от старости игуменье заставило Ивана подняться и отправиться в Покровский монастырь. С собой позвал только все того же Малюту Скуратова.

Государь и сам не мог объяснить, почему в этой беспокойной жизни он доверял сейчас лишь не самому умному, но самому хитрому, а главное, самому верному слуге. Единожды глянул в глаза Григорию Лукьяновичу и навсегда поверил, что этот не предаст. Глаза у Скуратов были по-собачьи верные, такие даже на смертном одре будут думать о хозяине, а не о себе.

Игуменья и впрямь едва дышала. Увидев государя, попробовала приподнять хоть голову, но не смогла. И все же знаком велела подойти ближе. Иван почему-то понял, что именно ради этого и приехал сюда.

– Помру я скоро… Душу хочу пред тобой облегчить, Иван Васильевич…

Ему бы подивиться, почему это перед ним, но не подивился, кивнул и наклонился ближе, чтобы слышать все, что скажет. Они были в небольшой келье одни, и все равно голос ослабевшей старухи звучал слишком тихо.

– У нас инокиня Софья жила, про то помнишь?

Государь кивнул.

– Ее мальчик не помер… Георгий не помер…

Больше старица ничего сказать не успела, лицо ее вдруг дернулось и застыло, пальцы руки, судорожно сжимавшие край ложа, ослабли, глаза остановились, уставившись в низкий потолок.

Вокруг засуетились монахини. Иван вышел на крыльцо, Скуратов стоял, поджидая своего хозяина и беспокойно поглядывая на начавшие собираться облака.

– Дождь будет, государь. Сюда-то мы хорошо доехали, а вот обратно намаемся.

Иван только кивнул, в его голове засела беспокойная мысль, почему старая игуменья сказала ему о сыне Соломонии? И вдруг как громом поразило: да ведь это его старший брат! Старший! Многие тогда не верили, что опальная княгиня в обители родила сына, он сам приезжал проверять, объяснили, что умер мальчик, показали могилку… А теперь эта старуха объявила, что нет?!