Великая война и деколонизация Российской империи - Джошуа Санборн

добровольцев давал плохие результаты, а революционерам, надеявшимся занять командные посты, зачастую недоставало штабных умений, чтобы добиться в этом успеха. Кроме того, режим столкнулся не только с проблемой внутренней контрреволюции, но и с угрозой вторжения извне. Троцкий в качестве наркома военных дел стал инициатором строительства новой Красной армии на основе призыва, привлечения старых офицеров в качестве «буржуазных» военных специалистов и военного имущества, унаследованного вместе с царскими оружейными складами. Ленин полностью поддержал эти начинания. Ни тому, ни другому не нужна была витающая в облаках «военная оппозиция», настаивающая на новой «революционной» форме ведения войны. Вначале затея Троцкого не удалась. Молодые мужчины России уклонялись от призыва, неистовые большевистские начальники среднего уровня постоянно донимали военспецов, и все больше крупных вражеских сил угрожало со всех сторон. Сдача Казани 7 августа 1918 года небольшому подразделению белых продемонстрировало всю фундаментальную слабость большевиков.

Однако случилось так, что падение Казани стало точкой перелома ситуации. День спустя германская армия пережила так называемый черный день во Франции, что запустило цепочку событий, которые привели к ноябрьскому перемирию на Западном фронте. 10 августа Ленин – то ли проявив дар предвидения, то ли по счастливой случайности – приказал генералу Бонч-Бруевичу (ведущему военспецу армии) отвести силы с антигерманских прикрытий к Волге[496]. Троцкий и Бонч-Бруевич беспокоились по этому поводу, но подчинились приказу. Немцы не стали нападать. К середине месяца более 30 000 солдат прибыли под Казань. Прилив сменился отливом. 28 августа красные отбили прямую атаку на свои железнодорожные магистрали и личный штабной поезд Троцкого. На следующий день карательные отряды остановили паническое бегство красных бойцов, предали дезертиров полевому суду и расстреляли каждого десятого. 10 сентября Троцкий и его люди взяли город, а в последующие недели взяли под контроль большую часть Волги [Mawdsley 1987: 66-67]. К октябрю они уже контролировали Восточный фронт, и только в одной армейской группировке у них имелось более 100 000 человек. Проблемы с командованием и набором личного состава, стоявшие перед красными, не исчезли, и следующие два года стали свидетелями и побед, и поражений, но несомненно, что Красная армия в конце 1918 года представляла собой гораздо более внушительный инструмент, чем в его начале.

Продвигаясь вперед, Красная армия подступила к колониальным окраинам, где во время войны и революции так быстро распространялись антиимперские настроения. Один за другим вожди белого движения отступали под натиском коммунистов. Добровольческая армия дала слабину и сдалась в конце 1919-го – начале 1920 года, после безуспешной попытки дать бой в Крыму. В ноябре 1920 года ее потрепанные остатки бежали с родной земли на кораблях. Арест адмирала Колчака в январе 1920 года позволил красным закрепить контроль над Сибирью и восстановить связи между Советами Центральной России и Центральной Азии. Большевики брали, теряли и заново брали Киев несколько раз в течение 1918 и 1919 годов, пока наконец не захватили его окончательно после советско-польской войны 1920 года. Армения, Грузия и Азербайджан также были присоединены в 1920 году на волне битв и политических склок между партиями русских и этнических меньшинств, находящейся на грани краха Османской империей и Великобританией. Итак, когда народы, проживающие в нерусских областях империи, впервые столкнулись с большевистским правлением, перед ними предстали революционеры из числа рабочего класса, в основном русской национальности, и офицеры и солдаты Красной армии, также полностью им чуждые.

Такой была имперская дилемма, вставшая перед всеми политическими и военными деятелями в Гражданскую войну Борьба происходила по большей части на нерусских территориях и была на глубинном уровне подвержена влиянию благожелательного или враждебного настроя местного населения, однако основные ее участники были не только чужаками, но и напоминали о годах колониальной агрессии. Местные силы устраивали восстания, и некоторые из них, например Рада и банда «зеленых» Нестора Махно в Украине, добивались громадных успехов. Но у этих группировок было еще меньше шансов объединиться на основе общего дела, чем у столь же рассеянных и разобщенных белых армий. Так как же могли «русские» армии действовать и создавать союзы с учетом наследия великорусского империализма?

Именно этот вопрос вожди белого движения в итоге не сумели ни сформулировать, ни осознать. Как мы уже видели, Деникин воспринимал в штыки саму мысль о появлении независимых сил в дорогой его сердцу империи и активно препятствовал любой возможности сотрудничества не только с лидерами Грузии и Украины, но и – при случае – с теми самыми лидерами казачества, которые принимали его на Дону и Кубани. Колчак поступал не лучше, а изменение позиции Врангеля по этому вопросу в 1920 году пришло в буквальном смысле слишком поздно и оказалось бесполезным.

С другой стороны, большевики находились в гораздо лучшем положении для того, чтобы разрешить эту дилемму. В самой первой своей партийной программе они подчеркивали, что поддерживают самоопределение наций [Smith 1999:14]. Большевики извлекли политические преимущества из этого заявления в 1917 году, сумев продемонстрировать, что раньше многих приняли на вооружение лозунг мира и деколонизации. И вот теперь, во время Гражданской войны, они пожинали плоды своей сепаратистской политики. Определенная часть партии всегда с подозрением относилась к продвижению национальной повестки, опасаясь, что это подорвет классовую солидарность. Данная группа настаивала на том, чтобы отказаться от озвученного лозунга и перейти непосредственно к постнациональной коммунистической платформе. Ленин, однако, держался твердо. Наследие империи не могло исчезнуть в одночасье. Не только представители других национальностей рассматривали вторгавшиеся к ним и занимавшие их земли войска русских как имперские – даже русские из «красных» с оружием в руках с большой долей вероятности были склонны проявлять шовинизм и действовать соответственно. Требовалось постоянно проявлять предосторожность, чтобы коммунистическое предприятие не превратилось в имперский проект как практически, так и в восприятии людей. В то же время, как мы наблюдали, Ленин в глубине души был сторонником централизации. В действительности он вовсе не желал, чтобы в 1920 или 1921 году регионы самостоятельно выбирали себе вождей и политику, так как опыт Гражданской войны очень ясно показал, что местные правители склонны идти путем независимости. С его точки зрения, идеальным решением были бы должностные лица из местных, которые убедили бы свое население, что лучший способ «определить» свое политическое будущее – это принять руководство Центрального комитета в Москве. К сожалению, таких местных лидеров не существовало или было очень мало.

Решение, которое приняли большевики, было действительно неординарным. Создав однопартийное государство, они извлекли выгоду из того, что казалось ненужным дублированием партийных и государственных институтов, и создали бюрократический аппарат федерального государства и единую партийную организацию[497]. С