След черного волка - Елизавета Дворецкая

Нападение удалось отбить, но Братомер при этом был опасно ранен и умер, не доехав до дома. А Вершина унаследовал за отцом сразу все: и власть над угрянами, и княжескую невесту. Велезора была красавица, любой позавидовал бы ее мужу. Но Вершина, хоть и не отказался от женитьбы, не доверял жене, чья волховная хитрость была недоступна его пониманию и из‑за которой погибло столько людей. Его собственный отец и том числе. Не сказать чтобы они худо жили: жена никогда не спорила с ним и не бранилась, но Вершина сам не понимал, как выходит, что все делается по ее воле. Велезора всегда была приветлива и почтительна с мужем, угряне любили княгиню, но Вершина не мог отделаться от чувства, что она очень далека от него – будто за тридевять земель. Нравом она была весела, но за ее веселостью ему всегда мерещилось лукавство. И год за годом он вновь пытался отогнать мысль о том, что бойников‑вятичей тогда навела на дружину Братомера сама же Велезора. Потому что хотела быть не княгиней угрян, а «волчьей сестрой», лесной волхвой, подругой вожака…

Обоим своим детям Велезора дала волчьи имена. По срокам даже Лютомер не мог быть сыном какого‑то другого отца, и Вершина старался доверять детям – знатный род матери делал их гордостью и будущим Ратиславичей. А когда Лютомер и Лютава подросли, однажды Велезора исчезла. И Вершина удивился этому меньше всех. Ему казалось, жена просто перестала притворяться, будто она здесь. И ушла по небесным тропам, влилась в коло небесных вил‑волосынь, сестер своих… Иной раз, если ему случалось выйти из‑под крыши ясной зимней ночью, Вершина вглядывался в скопления небесных огней, будто невольно пытался отыскать там след той Семизвездочки, странной девушки с Числомерь‑горы, умевшей следить ход светил… Ту девушку он хорошо помнил, но почти не верил, что двадцать лет она была его женой.

И сейчас, в вечер свадьбы Велезориной единственной дочери, Вершина мысленно хлопал по плечу ее мужа‑воеводу: нелегко тебе придется, зятюшка… Держись!

Лютомеру было три года от роду, когда Вершина однажды узнал, что по Оке едут купцы‑хвалисы и везут уйму всякого добра. Они и впрямь тогда взяли большую добычу. Но чуть ли не все уцелевшее серебро Вершина охотно отдал людям Дедослава, лишь бы оставили ему ту чудную девушку – смуглую, тонкую, большеглазую, что смотрела на него с мольбой, в нем одном искала защиты и опоры в этой чужой, враждебной земле. Если Велезора всегда носила с собой целые тучи духов, чуров, богов и преданий, то у Замили не было никого на земле и на небе – кроме него, Вершины.

До его слуха донесся легкий храп. Очнувшись от воспоминаний, Вершина покосился на женшину, что заснула, привалившись к его плечу. Залетев мыслями так далеко от сегодняшнего дня, он вдруг взглянул на нее новыми глазами, и на миг показалось, что он ее не знает: так не похожа была эта полная, грузная, морщинистая баба с сединой, видной из‑под платка, на ту прежнюю Замилю. Та девушка что‑то такое делала со своими глазами и бровями, что глаза ее казались еще больше и выразительнее – взгляд их пробивал сердце, словно стрела. А еще она долго сохраняла привычку закрывать нижнюю часть лица платком или руками – при всех, кроме него, и тогда от нее оставались лишь эти глаза – огромные, глубокие, пылающие тревожным огнем.

Двадцать лет Вершина не замечал, как она меняется: для него это была все та же девушка. Но теперь Замиля сделалась не та. Ее черные глаза погасли, и даже его, своего мужа и защитника, она больше не узнавала. Была молчалива, непривычно спокойна, но не имела иных желаний, кроме как поесть. Печальный конец столь удивительной судьбы. Проехать полмира, от цветущих городов Хвалисской земли до глуши угрянских лесов, из рабыни‑наложницы стать любимой женой князя – и забыть обо всем этом! Не заметить переселения в лес, не видеть, во что одета – это ей‑то, всю жизнь жаждавшей серебряного узорочья и ярких шелков! Забыть даже детей, сына, ради которого Замиля и решилась на опасную игру с черной ворожбой…

И где теперь этот сын? Живет пленником в далекой Смолянской земле. А могло бы с ним дело обернуться и еще хуже…

– Эх! – вслух вздохнул Вершина. – Проснись! – Он шевельнул плечом, чтобы разбудить женщину. – Посиди, я пойду за свитой схожу. Зябко уже.

Замиля никогда не отвечала и даже не показывала, что слышит, но он разговаривал с нею, как привык.

Вернувшись в тесную избу, Вершина стал впотьмах искать свиты – свою и Замили. На его памяти никогда еще в этой избушке на Волчьем острове, предназначенной для волхвов рода, не жила супружеская пара. Но никто и не помнил такого, чтобы муж и жена считались взаимно овдовевшими, телом все‑таки оставаясь среди живых. Они, Вершина и Замиля, были почти то же самое, что Дед и Баба – вырезанные из дерева идолы возле очага в обчине. Только они еще могли передвигаться и съедали принесенное им угощение.

Накинув на плечи свою свиту, Вершина взял и для Замили – хотя она никогда не жаловалась на холод и, кажется, его не замечала. Пошел назад на поляну. Спать еще не тянуло: Вершина вообще теперь очень мало спал. Думал даже дождаться матери и послушать, что та скажет про свадьбу внучки.

Хотя вернуться Темяна обещала только к утру. Ей предстояло сторожить молодых; по намекам матери Вершина понял, что она ожидает от свадебной ночи чего‑то особенного и даже опасного. Сам он тоже кое‑чего опасался. Многие в роду считали, что обычных пятен на сорочке молодой утром не будет. Замиля в прежние годы не раз намекала князю, что он вовсе никогда не выдаст замуж старшую дочь, которая днем и ночью неразлучна с родным братом. Вершина не желал слушать. Хотя вздыхал про себя: как знать, чего ждать от детей Велезоры?

Вершина вышел на поляну и вздрогнул от неожиданности: Замиля была здесь не одна. Перед ней кто‑то стоял. Кому тут быть? Обычные люди не ходят на Волчий остров, а бойники живут на другом его конце – да и что им за дело до Замили?

Обдало жаром, пробрала дрожь. Да человек ли это?

– Эй! – Вершина торопливо шагнул вперед.

Пришелец обернулся, и Вершина вытаращил глаза. Голова пошла кругом. Даже в сумерках он не мог не узнать этого парня, но был настолько не готов увидеть его здесь и сейчас, что не поверил глазам. И только смотрел в это знакомое смуглое лицо, черные отросшие волосы, непривычную черную бородку на юношеских щеках, из‑за чего сын его Хвалис выглядел совсем другим человеком. Будто часть сна вдруг ворвалась в явь осеннего вечера.

– Ты… – Вершина протянул руку, но не посмел его коснуться. – Блазень… сгинь… откуда…

Но и Хвалис смотрел на него выпученными глазами, с приоткрытым ртом, застыв в изумлении.

– Т… ты откуда взялся? – Вершина все же первым пришел в себя. – Хвалис! Ты живой?

– Й‑я жи‑жи‑вой… – стуча зубами, отозвался пришелец. – А т‑ты‑и?

– Я? – Вершина в недоумении показал на себя. – Конеч… нет, – опомнился он. – Я… не живой. Здесь теперь я. На Острове.

– К‑к‑как? Ты не у‑упо‑покоен? – Хвалис все никак не мог справиться с дрожью и попятился. – Т‑ты… не лежится тебе… т‑ты м‑мести ищешь?