Первый Дон - Марио Пьюзо

В пыли беспорядочно бегали люди, вооруженные пиками, копьями, мечами. Увидев Чезаре, бросились к нему.

Двоих он пронзил копьем. Враги рассыпались, а потом накинулись на него со всех сторон. Чезаре сражался, как лев, с мечом в одной руке, булавой в другой. Нападающие падали один за другим, кто разрубленный мечом, кто с разможженной от удара булавы головой.

Но лошадь Чезаре повалилась на землю, он откатился в сторону, чтобы избежать удара острой пики. Вскочил на ноги, уже без булавы, замахал мечом.

Но их было много, слишком много. И внезапно они все надвинулись, с пиками, копьями, мечами. Острая боль пронзила руку. Он слабел, теряя кровь. Услышал голос:

«От оружия и с оружием…» Подумал о Лукреции. Осел на землю, мысли оборвались.

Чезаре Борджа умер.

Чезаре Борджа, кардинал, герцог, гонфалоньер, удостоился пышных похорон в Риме, в которых участвовали его брат, кардинал Хофре Борджа, и сам Папа Юлий.

Его сожгли, а прах захоронили под огромным монументом в церкви Санта Марии Маджори. Говорили, что Папа Юлий хотел приглядывать за Чезаре и после его смерти.

Но по просьбе Лукреции Мичелотто, каким-то чудом он остался жив, выкрал прах Чезаре и доставил в Феррару, где его пересыпали в золотую урну.

На следующий день Лукреция в сопровождении трехсот аристократов и под охраной солдат возглавила траурный кортеж, двинувшийся к Серебряному озеру.

На берегу стояли палатки. Смывать грехи пришли паломники из Талфы и любовницы высокопоставленных церковников. Люди Лукреции прогнали их.

С холмов над озером она видела шпили и купола Рима, которые напомнили ей о том времени, когда грешила сама, боялась за отца и брата, поскольку знала о них слишком многое. Как и многие другие грешники, она приехала к этому озеру, чтобы очиститься от греховных желаний, искренне веря, что его воды смоют искушения, ибо озеро это приносило умиротворенность душе, направляло на путь истинный тех, кто творил зло и теперь в этом раскаивался.

Но ее отец, Папа, с его лукаво-добродушной улыбкой, напомнил ей, что нет большего предателя, чем злодей, жаждущий искупления своих грехов. В конце концов, это свидетельство слабости характера, указывающее на переменчивость настроения под влиянием обстоятельств.

Лукреция сидела у озера в золотистом шатре и чувствовала, как серебристые воды окутывают ее покоем, какого она никогда не знала. Ее будущее определилось. Она будет снова рожать детей, помогать управлять Феррарой, будет справедливой, а главное, милосердной, до конца своих дней. У нее не возникнет желания соперничать с отцом и братом в глобальности их успехов, но из-за этого она не огорчится, поскольку будет такой, какими не были они. С грустью она призналась себе, что милосердием они не отличались. Она вспомнила, как Чезаре наказал римского сатирика Филофилу, который своими виршами позорил семью Борджа. Какое теперь это имело значение?

Разве слова наносили урон? Да кто им верил?

Она привезла прах Чезаре к Серебряному озеру, словно опасалась, что грешить будут даже его останки. А может, с тем, чтобы искупить собственные грехи плоти, единственные грехи, за которые она чувствовала вину, но знала, что больше вины этой на ней не будет. Потому что далее ей предстояло идти только по одному пути, искупления грехов.

Мысли эти навеяли воспоминания об отце. Кардинал святой церкви, когда она родилась, любящий и заботливый отец, ставший Папой и Викарием Христа. Неужели его душа будет вечно гореть в аду за совершенные им грехи? Если она испытывала потребность в милосердии, то почему ее не мог испытывать всемогущий Господь? Она вспомнила, что сказал отец, когда она оплакивала мужа, убитого по приказу Чезаре.

«Бог милосерден. Он может простить их обоих, — сказал он. — Иначе нет смысла в Его существовании. И однажды, когда эта земная трагедия завершится, мы снова будем вместе».

Сумерки посеребрили водную гладь. Лукреция медленно шла по старому причалу, около которого они плавали детьми, с которого прыгали в воду. В голове звучал голос Чезаре, из тех времен, когда она была маленькой девочкой: «Нет, Креция, тут слишком мелко… Не бойся, Креция, я тебя спасу». Из другого времени, когда они стали старше и многие грезы разбились о жизненные реалии:

«Если ты этого хочешь, Креция, я постараюсь тебе помочь». И, наконец, слова, нет, мольба, обращенная к ней при их последней встрече: «Если меня убьют, Креция, ты должна жить ради меня». И она ему это пообещала.

Когда она достигла конца причала, ночь окутала ее мерцающей темнотой, она увидела бледную луну, поднимающуюся над кедрами. Именно тогда Лукреция сняла крышку с урны и высыпала прах Чезаре в Серебряное озеро.

Позже, на берегу, она повстречалась с несколькими паломниками, направляющимися к своим палаткам после дня, проведенного в молитвах и покаянии.

Одна молодая женщина, повернулась к мужчине, шедшему с ней рядом, и спросила: «Кто эта очаровательная дама?»

— Лукреция д'Эсте, добрая и милосердная герцогиня Феррарская, — ответил он. — Неужели ты о ней не слышала?

Моя первая встреча с Марио Пьюзо преподнесла мне сюрприз: выяснилось, что он не имеет ничего общего с героями его книг. Со временем я узнала Марио — мужа, отца, возлюбленного, учителя, настоящего друга. От него шли верность, справедливость, сострадание, которые читатели находили в его книгах, но не жестокость. Ее истоки лежали в его кошмарах, а не грезах. Этот застенчивый, с мягким голосом, великодушный человек крайне редко позволял себе суждения о других людях. Мы провели вместе двадцать лет, любя, играя, работая.

Марио зачаровывала Италия эпохи Возрождения, особенно семья Борджа. Он клялся, что именно Борджа были первой криминальной семьей и в сравнении с их деяниями меркнут все истории, рассказанные им о мафии. Он искренне верил, что Папы были первыми Донами… а Папу Александра полагал величайшим Доном из всех.

Большую часть тех лет, что мы провели вместе, Марио рассказывал истории, связанные с семьей Борджа. Их выходки шокировали и забавляли его, некоторые он даже использовал, разумеется, осовременив, в книгах о мафии.

Марио обожал путешествовать, поэтому мы много ездили по свету. После нашего посещения Ватикана в 1983 году он так вдохновился ощущениями Италии, так проникся ее историей, что захотел написать об этом книгу. И первые строчки книги о Борджа легли на бумагу. Тогда он говорил, что пишет «еще одну семейную историю». За эти годы он написал еще несколько романов, но всякий раз, когда возникали трудности с сюжетом, что-то не складывалось или он чувствовал творческую неудовлетворенность, Марио возвращался к книге о Борджа как к источнику вдохновения и убежищу.

— Я хотел бы написать книгу на этом материале и заработать кучу денег, — как-то раз сказал он мне, лежа на диване в привычной позе: глядя в потолок.