Сезон дождей - Илья Штемлер

– Кто? Этот черный? Похож… – усмехнулся Андрон. – Ты слишком сентиментален, папа. Порой мне кажется, твоя сентиментальность на грани чудачества.

– Или на грани жестокости, – буркнул Евсей Наумович.

– Ну, этого бы я не сказал.

– Сентиментальность нередко – оборотная сторона жестокости, Андронка. И твоя мама это чувствовала во мне. – Помолчав, Евсей Наумович решительно проговорил: – Знаешь, я был близок к тому, чтобы исполнить ее просьбу.

«Нет, напрасно я. Не надо ему это говорить!» – в отчаянии подумал Евсей Наумович в следующее мгновение.

Черные, без блеска, глаза Андрона как-то потускнели. Он молчал и помешивал ложечкой чай.

– Ведь она так мучилась, – стыдливо бормотал Евсей Наумович вдогонку своего оплошного признания. – Так мучилась.

– Мы с Галей, папа, мучились не меньше ее, – наконец проговорил Андрон. – Она часто погружалась в растительное состояние и не сознавала свое положение. А мы все видели постоянно. И все понимали. Но мы бы не смогли даже подумать.

– Однако, она меня позвала, – отчаянно пробормотал Евсей Наумович. – Значит, сознавала. И мысли свои излагала вполне определенно.

Андрон сдвинул брови. Так же асимметрично начертанные, как и у матери.

– Лучше бы я не приезжал, – с тем же отчаянием вновь проговорил Евсей Наумович и умолк.

– Ты хотел съездить в Бостон, посетить могилу дяди Семы, – сухо произнес Андрон. – Не знаю, как нам успеть, для этого понадобится день. А у тебя осталось так мало времени. Да и мне не вырваться. Поезжай сам, если хочешь. А, впрочем, как знаешь.

Подобно каменному сфинксу у Академии художеств, у витрины продовольственного магазина разлегся огромный сенбернар. Крепкий поводок гарантировал прохожим безопасность. Тем не менее народ пугливо косился на зверя и старался проскользнуть на значительном расстоянии.

Так это же пес Аркаши-муравьеда, сообразил Евсей Наумович и остановился, придерживая ручку чемодана на колесиках.

Сенбернар нехотя сел, ударил растрепанным хвостом по асфальту и коротко гавкнул, глядя на Евсея Наумовича красными глазами.

Узнал, подлец, подумал Евсей Наумович.

Из магазина, с озабоченным лицом, вышел сын Аркаши – Димка, студент университета.

– Ты что людей пугаешь? – обратился Димка к собаке. – Ишь, разгавкался, разбойник, – Димка оглянулся и узнал соседа.

– Евсей Наумович! – заулыбался он. – Вы ли?! – Он скользнул взглядом по чемодану. – Типа приехали?

– Типа приехал, – не удержался Евсей Наумович. – Прямо из аэропорта. Доехал на маршрутке.

– То-то вас не было видно.

– В Америку летал, к своим.

– Счастливчик. С приездом вас.

– Вот что, Дима. Если не торопишься, постой с моим чемоданом. Я куплю что-нибудь по-быстрому. Дом-то пустой. Два с половиной месяца меня не было.

Димка кивнул и цыкнул на собаку, чтобы не очень ликовала. Такой зверь, чего доброго, и железный штакетник завалит.

С покупками Евсей Наумович справился быстро. А чего мудрить – хлеб, колбаса, сыр. Пельмени прихватил, да в молочном отделе кое-что.

Димка терпеливо дожидался.

К дому шли вместе. Народ дорогу уступал, уважительно поглядывая на пса.

– Идем, как парад принимаем, – Евсей Наумович одной рукой тянул чемодан, в другой нес сумку с продуктами. – Удружил ты мне, Димон. Будет тебе заморский сувенир.

– Да ну, Евсей Наумович, какая там услуга. Меня собираются отправить на стажировку в англоязычную страну.

– Тебе сам бог велел, с твоим знанием языка, – польстил Евсей Наумович.

– А как ваши поживают?

– Сложно, Дима, как-нибудь расскажу. Возможно, я попрошу тебя, поговорить по-английски, с одним человеком, он сейчас в Москве, – Евсей Наумович осекся – кажется, Андрон предупредил, что его товарищ отлично говорит по-русски.

Они вошли в подъезд и вызвали лифт.

– Что нового в доме? – спросил Евсей Наумович.

– Месяц горячей воды не было, готовили магистраль к зиме. Вчера, наконец, дали. Во всем доме трубы гудят – народ купается. Кстати, как-то вас спрашивали. – Дима запустил сенбернара в кабину лифта и вошел сам – им подниматься выше.

– Кто спрашивал? – Евсей Наумович вошел следом и затащил чемодан.

– Какие-то двое. К нам заходили тоже, допытывались, куда вы подевались.

– Кто же такие? – Евсей Наумович нажал кнопку лифта.

– Папа решил, что из милиции… Возможно, охранная сигнализация закоротила, так бывает. Как-то нас высвистали с дачи из-за той сигнализации.

– Интересно, кому это я понадобился, – пробормотал Евсей Наумович.

Димка пожал плечами.

Кабина лифта причалила к третьему этажу. Димка, придерживая ногой собаку, помог Евсею Наумовичу выбраться с чемоданом из кабины.

– Да! – проговорил он в след. – Еще вас спрашивал тот мужчина. Я его к вам приводил. Типа ваш спасатель. Помните?

– Афанасий? – пробормотал Евсей Наумович в раздумьях о тех, из милиции. – Ну и что?

– Не знаю. Я раза два его видел, он сидел на подоконнике, у вашей двери.

– Ладно. Разберусь. Спасибо, Дима, – Евсей Наумович достал ключи.

За время отсутствия, казалось, дверь отвыкла от хозяина, отворилась липко и лениво. А из квартиры пахнуло застойным воздухом.

Кому же я понадобился, думал Евсей Наумович, отключая охранную сигнализацию. Ему нравилось возвращаться домой после долгого отсутствия. Странным образом жизнь начиналась заново с какого-то условного порога. Так отбивают хлопушкой очередной дубль на съемке кинофильма. Повторяют тот же эпизод, но иначе… Конечно, надо было оставить ключи «приходящей» женщине, которая, обычно раз в десять дней убирала квартиру. Но, одно дело, впустить в свое жилье постороннего человека, когда контролируешь обстановку, другое дело – длительная отлучка. Лучше, просто запереть квартиру, поставить на охрану и уехать. Так он и поступил.

Евсей Наумович оставил чемодан в прихожей, прошел на кухню и принялся выкладывать продукты. Так и не решив, чем ему заняться раньше – принять душ, переодеться в домашнее или позавтракать. Хотя есть не хотелось, в самолете кормили, как говорится, на убой. Правда, только до Хельсинки, а после пересадки лишь угощали минеральной водой. Но все равно, есть не хотелось. Пожалуй, вначале он распакует чемодан, разложит вещи.

Евсей Наумович вернулся в прихожую. Ухватил ручку и поволок чемодан в гостиную. В тишине коридора колесики противно скрипели. Раскачались об асфальт уличного тротуара, с досадой подумал Евсей Наумович и, не дотянув до шкафа, опрокинул чемодан. Развалил змейку замка и принялся вытаскивать содержимое. Новый плащ, купленный в «Саксе» на Пятой авеню. Черный костюм. Им Евсей Наумович воспользовался только раз, на похоронах Натальи. Вообще, большинство вещей прокатились в Америку и обратно, ни разу не покинув чемодан. Все дни Евсей Наумович проводил в джинсовой рубашке, в джинсовых брюках и джинсовой куртке. Впрочем, тогда, в оперу, он отправился в сером костюме, а мог бы и в оперу надеть тот, черный. Три свитера! На кой черт он их брал? Одних рубашек захватил несколько штук, а носил ту же джинсовую, в которой и в самолете летел. Или обувь. Мало того что своя обувь занимала полчемодана, а носил он кроссовки, так Андрон втюхал ему тяжелые американские полуботинки на меху. А Галя упаковала в чемодан фигурку Будды из яшмы. Еще в прошлый приезд Наталья уговаривала передать Будду своей старой подруге Зое. Тогда Евсей Наумович наотрез отказался. Теперь же Галя пристала с ножом к горлу: возьмите передайте – это наказ покойной. Хотя Евсей Наумович помнил, что с той подругой Наталья еще задолго до отъезда в Америку порвала отношения. Евсей Наумович хотел и на этот раз отказать – Будда весил килограмма два, не меньше. Но Галя поставила ультиматум: она возьмет на работе day of и свезет Евсея Наумовича в Бостон навестить могилу дяди Семы при условии, если Евсей Наумович согласится на Будду. И в этом ультиматуме Евсей Наумович чувствовал официальность и холодок. Словно Будда явился знаком изменившихся отношений. Он догадывался – перемена возникла после встречи с Андроном в кафе Бетерри-парка. И за всю дорогу до Бостона – почти три часа езды – Галя обронила всего несколько сухих фраз. Лишь когда Евсея Наумовича прорвало у могилы дяди Семы и он заплакал, Галя проявила участие, успокаивала свекра. На обратном пути говорили о судьбе дяди Семы. Который, кстати, весьма помогал семейству в первые годы эмиграции. Дядя Сема, состарившись, переехал из Хьюстона на север, в Бостон. Где до самой своей смерти консультировал в клинике как уролог. Евсей Наумович высказал мысль, что если бы дядя Сема остался в Израиле, куда приехал благодаря фиктивному браку с иностранкой, то, возможно, еще бы пожил – в Израиле медицина сильней, чем в Америке. Галя ответила, что рак и в Израиле рак. За всю дорогу Евсей Наумович и Галя ни разу в разговоре не упомянули Наталью, казалось, на это имя наложено табу. Если бы я выполнил просьбу Натальи и помог прекратить ее мучения, уныло думал тогда Евсей Наумович, тогда еще они могли бы меня презирать и ненавидеть. Так почему они не хотят понять тяжесть моей миссии, которую, всего лишь готов был совершить? Да и неизвестно – совершил бы или нет. А все потому, что любили они нас по-разному. Меня умом, а Наталью – сердцем. Это несправедливо, это выворачивает душу обидой. Но возвращаться к той обиде, теперь, в разговоре с Галей, Евсей Наумович не отваживался. Хватит, он уже откровенничал с родным сыном. Андрона хоть и потрясло сказанное отцом, но он все таил в себе. Галя – не такая, чего доброго и из машины выгонит. И Евсей Наумович продолжал вести разговор касательно дяди Семы. Вспоминал блокадные дни в Ленинграде, житье в эвакуации, в Баку, возвращение его в Ленинград с дедом Самуилом. Работу урологом, благодаря которой дядя Сема ходил в друзьях весьма значительных персон того времени. А главное, вспоминал его уникальную и бесценную библиотеку.