Книга Балтиморов - Жоэль Диккер

В аэропорту Нассау я купил билет на первый же рейс до Нью-Йорка. Мне хотелось исчезнуть, совсем, навсегда. И все-таки мне ее уже не хватало. Если бы я знал, что не увижу ее долгих восемь лет.

* * *

Я часто вспоминаю эту сцену. Как я ухожу от Александры. В те жаркие июньские дни 2012 года, сидя один за письменным столом в Бока-Ратоне и воссоздавая прихотливые узоры нашей юности, я думал о ней, о том, как она там, в Лондоне. Меня снедало одно-единственное желание – поехать к ней. Но едва перед моими глазами снова вставала она, заплаканная, бегущая за такси, как всякая мысль что-то сделать исчезала. Какое право я имею через восемь лет снова вторгаться в ее жизнь и переворачивать все вверх дном?

Кто-то постучал в дверь комнаты. Я подскочил. Это был Лео.

– Прошу прощения, Маркус. Я позволил себе войти. Вас давно не видно, и я уже начал беспокоиться. У вас все в порядке?

Я с дружеской улыбкой приподнял тетрадь, в которой писал.

– Все хорошо, Лео. Спасибо за тетрадь.

– Она ваша, по праву. Вы же у нас писатель, Маркус. Книга – куда более тяжкий труд, чем я думал. Приношу свои извинения.

– Ничего страшного, не беспокойтесь.

– Вы какой-то грустный, Маркус.

– Мне не хватает Александры.

47

Январь 2005 года

Первые месяцы после разрыва с Александрой я большую часть времени проводил в Балтиморе. Мне хотелось не столько повидаться с дядей Солом, сколько спрятаться от нее. Я подвел черту под нашей историей, сменил номер телефона и не желал, чтобы она вдруг приехала в Монклер.

В голове у меня без конца прокручивалась сцена отъезда из Оук-Парка. Вот машина Гиллеля и Вуди сворачивает на шоссе, и они оказываются вне закона. Если бы я знал, что они собираются бежать, я бы мог их отговорить. Я бы вразумил Вуди. Что такое пять лет? И много, и пустяк. По выходе на свободу ему бы не исполнилось даже тридцати. Вся жизнь впереди. И потом, если бы он хорошо себя вел, ему бы, наверно, даже сократили срок. За эти годы он мог бы заочно окончить университет. Я бы убедил его, что у нас впереди вся жизнь.

После их смерти рушилось все. И в первую очередь жизнь дяди Сола. Он вступил в черную полосу, и она только начиналась.

Его увольнение из адвокатского бюро наделало шума. Ходили слухи, что истинной причиной его ухода была крупная растрата. Дисциплинарный совет адвокатской коллегии Мэриленда начал разбирательство, полагая, что, если факты подтвердятся, поступок дяди Сола должен быть признан порочащим профессию.

Защищать дядю Сола помогал Эдвин Силверстайн. Я постоянно сталкивался с ним в “Марриотте”. Однажды вечером он повел меня ужинать в ближайший вьетнамский ресторан.

Я спросил:

– Что я могу сделать для дяди?

– Честно говоря, мало что. Знаешь, Маркус, ты не робкого десятка. Не каждый день такого встретишь. Ты правда славный парень. Повезло твоему дяде, что ты у него есть…

– Я хочу сделать больше.

– Ты уже делаешь все, что можно. Сол говорит, ты хочешь стать писателем?

– Да.

– Не думаю, что здесь ты сможешь по-настоящему сосредоточиться. Тебе надо и о себе подумать, не стоит столько времени проводить в Балтиморе. Тебе нужно книжку писать.

Эдвин был прав. Мне пора было приниматься за проект, на который я возлагал столько надежд. Именно тогда, в январе, вернувшись из Балтимора, я начал свой первый роман. Я понял, что смогу вернуть кузенов, только если расскажу о них.

Мысль эта пришла мне где-то в Пенсильвании, на автостанции трассы I-95. Я пил кофе и перечитывал свои записи, и тут они вошли. Невероятно, невозможно – но это были они. Они весело шутили, а увидев меня, бросились мне на шею.

– Маркус, – произнес Гиллель, крепко обнимая меня, – я так и думал, что это твоя машина!

Вуди подошел и обхватил нас обоих своими ручищами.

– Вы же не взаправдашние, – сказал я. – Вы умерли! Вы, два мертвых подонка, бросили меня одного в этом говенном мире!

– Светик-Маркикетик, наш тебе приветик! – насмешливо пропел Гиллель и взъерошил мне волосы.

– Пойдем! – улыбаясь, подбодрил меня Вуди. – Пойдем с нами!

– А куда вы?

– В Рай праведников.

– Я с вами не могу.

– Почему?

– Мне надо в Монклер.

– Значит, мы туда к тебе придем.

Я подумал, что ослышался. Они крепко обняли меня и ушли. Когда они уже стояли на пороге, я окликнул их:

– Гиллель! Вуд! Это все из-за меня?

– Нет, конечно! – ответили оба в один голос.

Они сдержали слово. Я снова встретил своих обожаемых кузенов в Монклере, в кабинете, который устроила мне мать. Едва я уселся за стол, как они уже кружили вокруг меня. Точно такие, какими я всегда их знал, – шумные, великолепные, излучающие тепло и ласку.

– А у тебя в кабинете совсем неплохо, – заявил Гиллель, развалившись в кресле.

– А у твоих родителей хорошо, – подхватил Вуди. – Почему мы раньше здесь не бывали?

– Не знаю. И правда… Надо было вам приехать.

Я показывал им наш квартал, мы ходили по Монклеру. Они говорили, что тут красиво. Наша троица вновь была вместе, и я был невероятно счастлив. А потом мы возвращались в кабинет, и я писал дальше.

Все прекращалось, когда в дверь заглядывал отец:

– Маркус, два часа ночи… Ты все еще работаешь?

Они исчезали в щелях паркета, как перепуганные мыши.

– Да, скоро пойду спать.

– Я не хотел тебе мешать. Просто увидел свет и… Все в порядке?

– Все в порядке.

– Мне послышались какие-то голоса…

– Да нет, это, наверно, музыка.

– Наверно.

Он подходил и целовал меня:

– Спокойной ночи, сынок. Горжусь тобой.

– Спасибо, па. И тебе спокойной ночи.

Дверь за ним закрывалась. Но их здесь уже не было. Уходили. Они были нездешние.

* * *

С января по ноябрь 2005 года я без перерыва писал в своем кабинете в Монклере. И каждые выходные ездил в Балтимор проведать дядю Сола.

Из всех Гольдманов только я виделся с ним постоянно. Бабушка говорила, что это выше ее сил. Мои родители пару раз съездили к нему, но, по-моему, им было тяжело смириться с тем, что случилось. К тому же смотреть на дядю Сола, превратившегося в тень самого себя, никуда не выходившего из “Марриотта”, было невыносимо.

В довершение всего в феврале решением дисциплинарного совета дядю Сола исключили из коллегии адвокатов Мэриленда. Отныне Великий Сол Гольдман уже никогда не будет адвокатом.