Вельяминовы. Время бури. Книга третья - Нелли Шульман

Максим хотел посадить Пупко на дизель, идущий в Лиду, и вернуться в городской Дом Крестьянина, бывший отель «У Венцеслава». В его чемодане лежала простая, рабочая одежда, и крепкие сапоги. Отправляться в леса, в костюме, сшитом у частного, домашнего портного, из английского твида, было непредусмотрительно. В тайнике, в подкладке чемодана, он хранил хороший, пристрелянный револьвер, вальтер. После осеннего похода Красной Армии на запад, в Москве появилось трофейное оружие. Волк предпочитал его советским пистолетам.

Он пил кофе, думая, что мог бы и сам уйти в Литву, пока дорогу не перекрыли большевики:

– Языки я знаю, не пропаду… – взглянув за окно, Максим увидел, что на перроне появляются люди, в штатских костюмах, – хотя в Европе война сейчас… – он поморщился. Волку было неприятно думать о Германии. Гитлера он считал таким же сумасшедшим мерзавцем, как и Сталина:

– И потом, – напомнил себе Максим, – у меня дело, ребята. Нельзя их бросать. Я даже кольца не взял, с собой… – он, невольно, улыбнулся:

– Но я и не встретил той, кому бы хотелось его отдать… – кольцо он спрятал, у матушки Матроны. Максим не волновался за змейку, даже учитывая будущий срок. Впрочем, он не собирался зарабатывать лагерь за спасение старшего брата Пупко из тюрьмы, или нелегальный переход границы. Вернувшись в Москву, Волк намеревался попасться на карманной краже, в метро. Он не хотел сидеть больше года, или уезжать далеко от столицы. В лесу он встречался с надежными людьми, поляками, ушедшими в подполье прошлой осенью. Они наладили канал перехода в Литву. Максим, перед возвращением в Минск и началом работы по старшему брату Пупко, хотел все лично проверить.

– Смотрите, – Марк Мейлахович приподнялся, – перрон оцепили… – губы пивовара побледнели, он часто задышал:

– Это НКВД. Пан Вилкас, за нами следили, нас арестуют… – Волк разломил медовое печенье:

– По еврейскому рецепту пекут, я в Минске такое пробовал. Очень вкусно… – он, спокойно, жевал:

– Марк Мейлахович, сядьте. Видите, эмка заехала, на перрон… – Максим подлил себе кофе. На платформе прогуливались люди в неприметных костюмах. Он увидел военного, в авиационной форме, с петлицами комбрига, за рулем эмки. Рассветало. Каштановые, коротко стриженые волосы летчика золотились под нежным солнцем начала лета.

Пупко взглянул в сторону машины:

– Я не понимаю, – жалобно сказал Марк Мейлахович, – я его узнаю, он допрашивал меня, несколько раз, в Минске. Он разве летчик… – Волк смотрел на широкую спину:

– Комбриг. Правильно, я читал, в Москве. Он здешней истребительной авиацией заведует. Ордена получил, на Халхин-Голе, на финской войне… – Степан Воронов хлопнул дверью машины. Короткий, из двух вагонов поезд, подходил с юга, со стороны Минска.

Штатские на платформе подтянулись. Товарищ майор, как звал его Волк, взял из машины букет полевых цветов. Локомотив остановился, вагоны лязгнули. Проводник носил форму лейтенанта НКВД. Красивый, холеный мужчина, в отличном костюме, при шляпе, спустился вниз. Белозубо улыбаясь, он принял цветы, Воронов обнял его. Максим повернулся к Пупко:

– Он вас не допрашивал. Это его брат… – Петр Воронов что-то сказал, оба рассмеялись. Локомотив потащил вагоны на запасной путь. Эмка, вильнув, пропала за углом вокзала. Проводив глазами чекистов, Волк посмотрел на стальной хронометр:

– Пойдемте, Марк Мейлахович, посажу вас на лидский поезд. Связь через ящик, до востребования, в Минске. Вы его знаете. Думаю, до июля вы окажетесь далеко отсюда… – Максим махнул куда-то на север, – вместе с братом и семьей.

– Но советы могут войти в Прибалтику… – растерянно сказал Пупко, рассовывая по карманам пиджака сигареты и старый футляр для очков.

– Не могут, а войдут, – поправил его Волк. Взяв салфетку, Максим быстро сделал себе бутерброды из оставшегося мяса:

– Для моей прогулки, – сообщил он смешливо, – сегодняшней. Войдут, пан Пупко, но я взял задаток. Советы, Сталин и Гитлер меня волнуют меньше всего… – Максим, одним глотком, допил кофе:

– Пану Сигизмунду, с его талантами, надо в Париже обосноваться. Хотя в Париже скоро немцы окажутся… – он открыл дверь ключами, оставленными буфетчиком. В зале сновали пассажиры, но касса еще не работала. На платформе Пупко остановился:

– Получается, что они близнецы, летчик… – он помолчал, – и чекист. Я не знаю, как его зовут. Он велел говорить «гражданин следователь»… – опустив глаза, Максим наткнулся взглядом на искривленные пальцы, на левой руке собеседника. Волков заметил их в Минске, но ничего спрашивать не стал.

– Близнецы, – кивнул он, глядя на маленькую площадь, перед вокзалом. Эмки и грузовика охраны и след пропал.

– Близнецы… – задумчиво повторил Волк. Он подтолкнул пивовара: «Ваш дизель, Марк Мейлахович».

На закате, в глухом лесу, в тринадцати километрах от литовской границы, начинали звенеть комары.

После освобождения бывших панских территорий, авиация использовала базы польских войск. Военный округ назывался Особым Белорусским, но Степан, в Минске, услышал, что с июля, он станет Западным. Все аэродромы несуществующих польских ВВС находились, по нормативам размещения частей, слишком близко к новой границе с Германией. Старые базы, на востоке, наоборот, стояли слишком далеко. Между Радунью и Вороновым, в спешном порядке, начали возводить взлетно-посадочные полосы и наземные службы для истребителей будущей тринадцатой армии. Соединение формировали на стыке Западного и Прибалтийского военного округов. Прибалтика, правда, пока не обрела свободу, но, как уверил комбрига брат, это был вопрос недели.

Оказавшись на аэродроме, Петр усмехнулся: «Не иначе, его в честь тебя назвали, Степа».

Воронов покраснел. Командарм Ковалев, глава военного округа, сказал то же самое. Степан развел руками:

– По данным инженеров, товарищ командарм, здесь удобнее всего закладывать аэродром. Рядом железная дорога, сто километров от границы, как положено … – за окном шелестели весенние деревья.

Степану в Минске нравилось.

Он, с удовольствием, вернулся в Белоруссию, после тяжелой, долгой зимней войны, где советским войскам не удалось восстановить в Финляндии власть рабочих. Степан командовал бомбардировщиками на Карельском перешейке, возглавлял воздушные налеты на Хельсинки, и на позиции финнов. Возвращаясь на аэродром, он, иногда, ловил себя на том, что ожидает увидеть тонкую фигурку младшего воентехника Князевой, в брезентовом комбинезоне, с коротко стрижеными, черными волосами. В Карелии стояли морозы. Даже если бы воентехник, чудесным образом, оказалась в действующей армии, она бы ходила в бараньем полушубке, как и все остальные бойцы.

Он получал открытки из Читинского авиационного училища, на первое мая и годовщину революции. Короткие весточки, поздравляли его с праздниками. О себе воентехник писала скупо. Девушка училась, и получала звание младшего лейтенанта, выпускаясь в следующем году: