М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории) - Михаил Иванов

Почуял запах мёда? Опасайся втройне! Где-то поблизости, быть может над самой Тропой, распустила сотни маленьких жёлтых цветочков лиана Паучий цвет. Замечтался и оказался под ней? Ну, тогда держись: капли нектара опадают дождём и, густея в воздухе, растягиваются, опутывая всё на своём пути липкими жгучими нитями, от которых кожа краснеет и покрывается волдырями.

Скрывающую эти и ещё многие другие ловушки и неприятные сюрпризы живую полосу препятствий – насколько непредсказуемую, настолько же и не проявляющую жалости ни к кому, даже к своим исконным обитателям, – называют совсем не страшным, а, напротив, на удивление звучным и красивым словом: «джангала». Джангала – заросли деревьев, кустов и лиан всевозможных размеров, видов и характеров, зачастую переплетённые и перепутанные настолько, что напоминают свалявшийся комок козьей шерсти. В таких местах птица не может взмахнуть крылом, и вольготно себя чувствуют лишь насекомые да мелкие, с ноготь большого пальца, грызуны.

Несмотря на почти полное отсутствие в самой своей гуще птиц и животных крупнее мыши, джангала отнюдь не безмолвны: постоянное – от тонкого звона до низкого гула – жужжание исходит от них. Это неисчислимые орды насекомых ползают, летают, воюют, жрут друг дружку и размножаются напропалую: гигантские и невидимые глазу, яркие и невзрачные, кусачие и ядовитые, и просто нестерпимо вонючие, для которых этот грязно-бурый с прозеленью ад – дом родной, а человек – досадная помеха либо источник пищи.

Парадокс, но от причинённого джангала и их населением урона здоровью, подчас весьма серьёзного, сборщиков, вынужденных по несколько раз на дню пересекать эту территорию едва притуплённого привычкой страха, выручают те же растения и насекомые: перетёртые в мазь или настоянные в соке, они унимают боль, отёки и воспаление от укусов, царапин и ран. Каждый, имеющий дело с Тропой, на собственной шкуре познаёт искусство врачевания, являясь самому себе и лекарем, и пациентом. И тот факт, что лишних знаний в этой области не бывает, нимало не подвергается сомнению – ведь джангала есть джангала: как ни берегись, а без приключений не обходится никогда. Кому-то при этом везёт больше, а кому-то… Вот, Кактус, к примеру: укололся где-то на Тропе – сам не заметил, а через несколько дней зачесался, и из кровавых расчёсов иглы попёрли пучками. Лечится, конечно, бедняга, мажется чем-то, настойки пьёт… Зуд стихает и колючки замедляют рост – но не избавится никак от напасти. Взглянуть на него – страх!

Чаща опасна, но замысловато сплетённый и благоухающий настолько же сумбурной смесью запахов пояс джангала скоро закончится – и тогда пожалеешь, что они не заползли на склон ещё хоть немного выше: едкая удушливая атмосфера, вызывающая кашель и резь в глазах, атакует сразу, стоит выйти из-под деревьев. От этого духа, от подвешенных в воздухе облаков испарений кожа зудит и покрывается язвами. Выручают, опять же, растения: слегка размятые листья, сложенные в подвязанный к носу и рту платок, делают воздух относительно пригодным для дыхания, а примочки из разжёванной в кашицу зелени холодят воспалившиеся язвы и успокаивают зуд.

И ещё одна напасть подстерегает на склоне: туман, периодически сползающий с вершины тихо и незаметно, как облюбовавшая эти пропитанные смертью камни призрак-змея. Он окружает, обволакивает влажными бесплотными щупальцами, заползает под одежду, в горло и ноздри, ослепляет, травит, душит, проглатывает полностью, заключая в наполненной едкой горечью утробе, и наконец переваривает окончательно, до костей, потерявшую сознание жертву. Единственное спасение – почуяв неладное, бежать обратно, вниз, под защиту всё тех же джангала.

Если задуматься, получается странная вещь: джангала лечат для того, чтобы ты, проходя через них, смог и дальше калечиться, кормить своей кровью населяющую заросли разнообразную кровососущую мелюзгу, которая в свою очередь является для кого-то пищей или лекарством. В конце концов своим издохшим телом человек, насекомое или растение – каждый, обитающий здесь, должен удобрить почву, необходимую для существования тех же растений, питающихся их соком насекомых, и человека, который лечится ими всеми и им же отдаёт взамен свою отжившую плоть. И вот, после того как ты пойдёшь на удобрение, твоё место на Тропе займёт другой челнок, который продолжит и твою работу, поддерживая раз и навсегда установленный порядок вещей. А вслед за тем, другим, что тоже когда-то отстрадает свой срок и превратится в перегной, появится следующий, не позволяя пустовать накрутившей невесть сколько подобных периодических повторений, кровью и плотью связанной с этим миром роли, и всё продолжится – так же, без перерыва, по кругу. Пожирающий сам себя и сам себя порождающий (из собственных же останков возрождающийся!) мир! Невероятная каннибалистическая гармония бессмертия в смерти… Любопытно, сколько уже вертится этот хоровод? Дюжину дюжин циклов? Уйму дюжин? Уйму уйм? Пожалуй, сама концепция времени как череды последовательных изменений, пришедшая однажды в голову Максуду, теряла смысл в однообразном, бесконечно повторяющем самого себя круговороте.

Максуд долго пытался найти выход из этого противоречия. Наблюдал, искал новые факты, взаимосвязи – и делал неизменный вывод: да, он безусловно существует, этот непреложный порядок, закон, отлаженный механизм! Механизм примитивный, нерушимый и вечный… Можно подумать, что некий устойчивый водоворот образовался в реке времени: закрутился да и отпочковался, навроде кольца на Тропе, заключив в своём омуте Гору, джангала, сборщиков и перевозчиков, и самого Максуда. Так и вращается он с тех пор, потерявшийся где-то по пути существования Мира фрагмент неостановимого потока без начала и конца…

Так ли произошло на самом деле или этот глухой мирок существовал в неизменном виде всегда? Нет! Должно, должно было быть начало! Всё имеет своё начало и конец! Всё! Ведь помнит Максуд и день вчерашний, и позавчерашний, и которые были до них – каждый начинался и заканчивался, служа продолжением другого! Да, все дни одинаковы настолько, что сливаются в единую серую полосу, но это – субъективное ощущение, объективно же (чисто предположительно, конечно) можно определить их количество до того момента, как очнулся Максуд на Горе. А спросить старожилов – насчитаешь ещё больше. Значит, время не зациклено, оно продолжает своё течение вперёд!

И изменения в процессе всей этой прошедшей уймы времени – тоже должны были происходить постоянно, накапливаясь и преобразуя так или иначе окружающее, даже если омут оказался вдруг изолирован от нормального течения породившей его реки! Части живого механизма должны были непрерывно притираться, приспосабливаться друг к другу, всё время при этом изменяясь: где-то изнашиваясь, где-то нарастая, – в противном случае он бы очень скоро остановился, заклинив или обветшав и разрушившись, исчерпав окончательно свой внутренний ресурс. Но – нет! Крутится без остановки! Спроси кого – скажет: целую вечность! А