Месть еврея - Вера Крыжановская

Испуганный ее волнением, мальчик замолк и прижал­ся кудрявой головкой.

Несколько успокоенная, Валерия еще раз поцелова­ла сына и позвонила камеристке, приказав отнести в детскую уснувшего Рауля. Сказав, что обедать не будет, она снова легла на диван и задумалась.

Приход горничной, зажигавшей лампу в будуаре, вы­вел из раздумья Валерию. Она взглянула на часы, было почти девять, и она, спокойная и решительная, встала.

— Элиза! — обратилась она к камеристке,— могу ли я положиться на вашу преданность и скромность?

— Ах, княгиня, я одиннадцать лет служу вам, може­те ли вы сомневаться во мне?

— Нет я вам верю. Слушайте же меня. Дети бан­кира Вельдена утонули, и я бы хотела проститься с ни­ми, но так, чтобы меня никто не увидел. Проводите ме­ня до дома банкира и подождите у садовой калитки. Те­ла малюток, как предполагает графиня, лежат в боль­шом зале, возле террасы, следовательно, я могу прийти и уйти не замеченной.

— Ах, ваша светлость, я понимаю как вам тяжело,—.а жаром сказала Элиза, целуя руку Валерии.— Я многое понимаю, да и Марта открыла мне свое преступление.

— Так как вы меня понимаете, Элиза, то я могу быть с вами откровенна. Позаботьтесь, чтобы никто не заме­тил ни моего ухода, ни возвращения; а теперь дайте мне манто и шляпу с густой вуалеткой и бегите нанять извозчика, я сейчас выйду.

Минут двадцать спустя, Валерия толкнула калитку сада Вельдена, она оказалась открытой. Весь день тут ходили садовники и обойщики и забыли закрыть. С тре­пещущим сердцем пробиралась она темной аллеей, по ко­торой проходила десять лет тому назад. Тогда она при­ходила требовать возврата свободы — теперь проститься с украденным ребенком. Как и прежде в саду было ти­хо и пусто, и она беспрепятственно дошла до обширной террасы, где тогда, опершись на стол, сидел Самуил.

Теперь терраса была пуста, но из открытых настежь дверей тянулся слабый свет.

Нерешительным шагом поднялась она по ступеням, прошла полутемную комнату и остановилась, наконец, у входа в большую залу. Стены были обтянуты черным сукном, а посреди возвышался освещенный свечами и ок­руженный экзотическими растениями катафалк.

Очевидно, все оранжереи были опустошены, чтобы украсить и оживить последнее пребывание под этим кро­вом детей миллионера. Вся зала была обращена в сад; груды разных цветов были рассыпаны на ступенях ка­тафалка и покрывали душистым саваном тела малюток.

Шатаясь от волнения, Валерия прислонилась к при­толоке и не могла оторвать глаз от катафалка, на верх­ней ступени которого стоял человек, прислонив голову к подушке, на которой покоились дети. Все в фигуре Вельдена дышало мрачным отчаянием. Было ясно, как глубоко он любил детей, если их утрата до такой сте­пени огорчила его.

Взволнованная чувством сострадания, Валерия по­дошла к катафалку, но Гуго, казалось, ничего не видел и не слышал. Лишь когда она слегка задела его плечо, он вздрогнул и поднял голову.

— Вы здесь, Валерия? — прошептал он, проводя рукой по своему бледному, взволнованному лицу.— О, осыпьте меня заслуженными упреками. Я не уберег вашего ребенка. Но видит бог, я любил его как своего собственного.

— Я пришла не укорять вас в несчастье, в котором вы не виноваты, а молиться и плакать с вами,— прогово­рила Валерия, опускаясь на колени и прижимая горя­чий лоб к холодным ручонкам Эгона.

На несколько минут она забыла все и ушла в мо­литву за душу ребенка, который мелькнул в ее жизни как видение, и был послан, казалось, на землю, чтобы испытать человека, так искренне о нем скорбящего. Те­перь он соединился со своим настоящим отцом, чистая и великодушная душа которого несомненно приняла его.

С полными слез глазами Валерия нагнулась над сыном, поцеловала его бледные губы, и дрожь пробе­жала по ее телу.

Застывшее личико усопшего не только напоминало покойного мужа, но оно было точь-в-точь лицом весело­го жизнерадостного малютки, которого она оставила спящим в своем доме. На миг ей почудилось, что перед ней неподвижно лежит маленький Рауль. С жалобным стоном оглянулась она и взглянула туда, где стоял Гуго, но его уже там не было.

Жуткое чувство тревоги, одиночества и горечи сжало ее сердце. Даже в такую минуту он не забыл зла... Она спешила уйти. Помолясь горячо еще раз и поцеловав на прощание усопших детей, прикрыла их газом. Она уже собиралась уходить, но в эту минуту взгляд ее упал на дверь соседней комнаты. У стола, освещенного свечами канделябра, перед фотографическими портретами детей сидел Гуго, опустив голову на руки.

Такая нравственная истома и мрачное отчаяние за­стыли на его лице, что сердце Валерии сжалось. Забыв все, что за минуту перед тем ее смущало, она подошла и сочувственно сказала:

— Я не могу без горечи видеть ваше тяжкое отчая­ние. Не падайте духом. Вы мужественно вынесли испы­тание и были настоящим отцом этим бедным крошкам. Бог зачтет вам это и наградит вас в будущем.

— Благодарю вас за добрые слова,— сказал Гуго, вставая,— хотя будущность моя лишена всяких надежд. Что остается мне в жизни, после этого жестокого удара и с тягостным, заставляющим меня краснеть прошлым? В вашем ребенке я любил частицу вас самой, а ребенок несчастной Руфи был моей воплощенной совестью; по­свящать себя им было целью моей жизни. Как жить те­перь одному в этом огромном пустом доме, который не оживится более играми и серебристым смехом единст­венных любивших меня существ?..— Голос его оборвал­ся, и он опустил голову.

Валерия покраснела.

— Время успокоит вашу скорбь, а в ваши годы нехо­рошо удаляться от общества. Вы молоды и счастливо одарены природой. От вас зависит найти в жизни привя­занность, которая заставит вас забыть прошлое и даст вам изведать счастье в собственных детях, а не в чужих.

Гуго быстро поднял голову, и легкий румянец высту­пил на его щеках, а его огненный взгляд впился в глаза Валерии.

— Я понимаю, барон, что вы хотите сказать. Вычерк­ните из своей памяти всякое воспоминание обо мне, ищи­те другую женщину, которая бы наполнила вашу жизнь, так как я забыла вас, никакой отклик прошлого не согре­вает мою душу и не может быть вам утешением в на­стоящей скорби.

— Успокойтесь, я ни на что не надеюсь и ничего не требую, но позвольте мне вам сказать, что я никогда не переставал вас любить. Ни ваша измена, ни та ужасная минута, когда вас вырвали из моих объятий и повели под венец, ни время не могли уничтожить эту безумную любовь, а следовательно, ни одна женщина не может за­полнить моей жизни. Я знаю, что ваше забвение прошлого и могила князя навсегда разлучили нас, но было время, когда вы любили меня больше Рауля. Скажите мне, что вы вспоминаете иногда минуты, проведенные нами во время грозы на острове, под тенистым дубом, и я склонюсь перед судьбой и буду влачить эту пустую жалкую жизнь.

— Такие минуты не забываются,— ответила Валерия, то бледнея, то краснея.— Но как вы, Гуго, можете лю­бить меня после всего зла, которое я вам сделала, после того, что я была женой другого?