Имя ветра - Патрик Ротфусс

«Снова медь, — подумал я. — Медные жилы, идущие сквозь каменные блоки стены».

Элодин бросил ножку стула и пролез в дыру. Через окно я видел, как он облокотился на белые каменные перила балкона.

Я выбрался наружу следом за ним. Как только я ступил на балкон, воздух перестал быть тяжелым и неподвижным.

— Два года, — сказал Элодин, глядя на сады. — Видеть балкон, но не иметь возможности постоять на нем. Видеть ветер, но не слышать его и не чувствовать на лице.

Он закинул ногу на перила, уселся на них, а затем спрыгнул вниз, на ровный участок крыши прямо под балконом. И пошел по крыше, удаляясь от своей камеры.

Я тоже перелез через перила и последовал за ним к краю крыши. Мы оказались всего в шести метрах над землей. Сады и фонтаны, раскинувшиеся со всех сторон, были великолепны. Элодин стоял слишком близко к краю, его магистерская мантия билась вокруг него, как черный флаг. Выглядел он весьма эффектно, если не считать того факта, что стоял он в одном носке.

Я подошел и встал рядом с магистром на краю крыши. Теперь я знал, каким должен быть мой третий вопрос.

— Что мне делать, — спросил я, — чтобы учиться у вас именованию?

Элодин спокойно, оценивающе посмотрел мне в глаза.

— Прыгай, — сказал он. — Прыгай с этой крыши.

Тогда я понял, что все до этого было испытанием. Элодин проверял меня с тех пор, как мы встретились. Он ворчливо одобрял мое упрямство, удивился, когда я заметил нечто странное в воздухе его комнаты. Он был почти готов принять меня в ученики.

Но ему требовалось нечто большее: доказательство твердости моего намерения. Демонстрация. Прыжок веры.

Мне вспомнилась еще одна фраза из легенды: «Таборлин упал, но не разбился. Ведь он знал имя ветра, и ветер его слушался. Ветер подхватил его, обнял и опустил на землю легко, словно пушинку, а потом поставил на ноги, да так нежно, как и мать родная не поцелует».

Элодин знал имя ветра.

Все еще глядя ему в глаза, я шагнул с крыши.

Выражение его лица было неописуемо. Я никогда не видел настолько удивленного человека. Падая, я перевернулся, так что Элодин оставался в поле моего зрения. Я увидел, как он протянул руку, словно для того, чтобы схватить меня.

И я почувствовал себя невесомым, словно плыл.

Потом я ударился о землю. Не легко, как опускающееся перышко, но жестко и тяжело, как кирпич, упавший на мостовую. Я упал на спину, левая рука оказалась подо мной. Когда голова ударилась о землю, все вокруг потемнело, а из легких вышибло весь воздух.

Я не потерял сознания — просто лежал, бездыханный, неспособный пошевелиться. И вполне серьезно думал, что умер. Или ослеп.

Наконец зрение вернулось, заставив меня заморгать от внезапной яркости голубого неба. Боль рванула плечо, и я почувствовал вкус крови во рту. Я не мог дышать. Попытался скатиться с руки, но тело не повиновалось мне. Сломана шея… спина…

Спустя долгую пугающую секунду я ухитрился сделать маленький вдох, потом второй. Я облегченно вздохнул и понял, что вдобавок ко всему остальному сломал ребро. Зато смог слегка пошевелить пальцами рук, потом ног. Они работали. Я не сломал позвоночник.

Пока я лежал, перебирая проклятия и сломанные ребра, передо мной появился Элодин и посмотрел на меня сверху вниз.

— Поздравляю, — сказал он. — Это был самый глупый поступок, который я когда-либо видел. — Благоговение на его лице мешалось с недоверием. — Вообще.

Именно тогда я решил заняться благородным искусством артефакции. Не то чтобы у меня был большой выбор. Прежде чем помочь мне дохромать до медики, Элодин заявил, что человек, достаточно глупый, чтобы прыгнуть с крыши, слишком беспечен и ему нельзя позволить даже держать ложку в присутствии магистра, а не то что изучать нечто столь «многосложное и изменчивое», как именование.

Тем не менее отказ Элодина огорчил меня не так уж сильно. Сказочная магия там или нет, а я уже не горел желанием учиться у человека, чей первый урок подарил мне три сломанных ребра, легкое сотрясение мозга и вывих плеча.

Несмотря на тернистое начало, моя первая четверть проходила весьма гладко.

Я учился в медике, узнавая больше о человеческом теле и о том, как его лечить. Я практиковался в сиару с Вилемом и взамен помогал ему с атуранским.

Я присоединился к другим э'лирам в артефактной, изучая, как выдувать стекло, смешивать сплавы, тянуть проволоку, писать по металлу и резать камень.

Вечерами я чаще всего снова возвращался к Килвину в мастерскую. Отбивал формы с бронзовых отливок, мыл посуду, размалывал руды для сплавов. Это была не слишком трудная работа, но каждый оборот Килвин давал мне медную йоту, иногда две. Я подозревал, что в его методичном уме имелась учетная карточка, где он тщательно отмечал часы, которые каждый отработал.

Я также учился предметам менее научным. Соседи по койкам в аркануме научили меня карточной игре «собачий дых». Я отплатил им импровизированным уроком по психологии, вероятности и ловкости рук и выиграл почти два таланта, прежде чем меня перестали приглашать играть.

Мы крепко сдружились с Вилемом и Симмоном. Были у меня и другие друзья, но немного и не такие близкие, как Вил и Сим. Мой быстрый подъем до э'лира отгородил меня от большинства других студентов. Возмущались они мной или восхищались, но держались подальше.

И был еще Амброз. Считать нас просто врагами значит упустить тонкий аромат наших взаимоотношений. Мы с ним будто вступили в деловое партнерство, чтобы как можно более эффективно преследовать наш обоюдный интерес: ненависть друг к другу.

Но даже война с Амброзом оставляла мне еще много свободного времени. Поскольку я не мог проводить его в архивах, некоторую его часть я посвящал пестованию своей расцветающей репутации.

Дело в том, что мое драматическое поступление в Университет наделало много шуму. В арканум я попал через три дня вместо положенных трех четвертей. Я был младше всех почти на два года. Кроме того, открыто вступив в противоборство с одним из магистров перед его собственным классом, избежал исключения. Во время порки я не кричал и не заливался кровью.

И — верх возможного — я, очевидно, до такой степени разъярил магистра Элодина, что он сбросил меня с крыши Череповки. Я позволил этой байке ходить по ушам прямо в таком виде — все лучше досадной правды.

Вокруг меня витал постоянный поток слухов, и я решил извлечь из этого пользу. Репутация подобна броне или оружию, которым можно прикрыться в случае необходимости. Я решил, что раз уж я собираюсь стать арканистом, то вполне могу быть известным арканистом.

Поэтому я подлил в этот поток немного истинной информации: меня приняли без рекомендательного письма. Магистры дали мне три таланта, чтобы я посещал Университет, не потребовав платы за обучение. Я три года выживал на улицах Тарбеана только за счет собственного ума и ловкости.