Черчилль. Молодой титан - Майкл Шелден

Либеральные критики, выступавшие против гонки вооружения, полагали, что для ее усиления нет убедительных причин. Уинстон возражал, что эти доводы кажутся неубедительными только при отсутствии явной угрозы со стороны Германии. Но все сразу встанет на свои места, если осознать, что эта угроза реальна. После его предложения, сделанного Германии, «устроить морские каникулы», он повторил то же самое в октябре 1913 года. И на этот раз предложение Черчилля было отвергнуто немцами, после чего он понял, что у Британии нет другого пути, кроме как готовиться к войне.

Такова была ужасная и неотвратимая логика событий. Если Германия нападет на Францию, если Британия не допустит, чтобы Франция была «сокрушена», если британская экспедиционная армия будет готова отправиться на помощь французам, а кабинет согласится отправить ее, то последствия — как понимал Черчилль — будут ужасающими. Перед первым лордом адмиралтейства стоял выбор: уйти в отставку и приложить все силы для сохранения мира любой ценой. Или же оставить за собой место и готовиться к мировой войне. Уинстон последовал завету Джеки Фишера: «Если ты сражаешся — то сражайся».

Ллойд-Джордж, однако, занимал двойственную позицию: он и хотел сражаться и не хотел этого. Если возникнет необходимость защищать Францию, это надо сделать, но не сразу. Он хотел, чтобы Британия сохранила свое превосходство на морях, но не слишком большое. Надо построить не четыре, а два линкора. И этим он отличался от Уинстона, который если сражался, то сражался.

После неофициальной поездки во Францию Уинстон вернулся, имея перед собой развернутую картину войны. «Л. — Д. привык иметь дело с людьми, которых легко запугать, — говорил он в частной беседе. — Но меня не запугает. Он говорит, что подаст в отставку вместе с другими членами кабинета. Пусть подают!»

На протяжении следующих двух месяцев он неустанно добивался своего, протаскивая в смету военно-морского ведомства все, что он считал нужным. И смета была огромной. Окончательная цифра составляла 50 миллионов фунтов. Но он делал то, что поклялся сделать. И твердо отстаивал свое, выступая против Ллойд-Джорджа, который призывал к экономии средств с той же неукротимой страстью, с какой он когда-то боролся против дредноутов Реджи Маккенны. Теперь два человека, Маккенна и Черчилль, поменяли свои прежние позиции. Реджи был на стороне Ллойд-Джорджа. «Ты знаешь, я за большой флот, — говорил Реджи одному из друзей, — но я против расточительства».

Когда препирательства, тянувшиеся так долго, зашли в тупик, терпение Асквита истощалось, и он положил конец спорам, дав добро на строительство четырех линкоров. Асквит поставил своему министру финансов условие: либо тот соглашается с таким решением, либо пусть подает в отставку. Премьер-министр не сомневался, что Ллойд-Джордж не покинет своего поста, и оказался прав.

Выиграв битву за линкоры, Черчилль решил восстановить прежние дружеские отношения с Ллойд-Джорджем. Но со стороны министра финансов чувствовался холодок и затаенная обида из-за того, что Черчиллю удалось выйти победителем в дебатах. «Если бы не теплое отношение ко мне Уинстона и его добрый характер, — какое-то время спустя признался он Марго, — я бы не знаю, что с ним сделал! Но, как ты говоришь, он такой ребенок!»

Публичные высказывания Ллойд-Джорджа, в которых он выражал свою примиренческую позицию в отношении Германии, показывали британскому обществу — и германским военным, — что внутри правящего кабинета существует глубокая оппозиция, выступающая против амбициозных планов Черчилля. Премьер-министр пытался объединить два лагеря, но действовал, как правило, запоздало и не очень убедительно. А в самом кабинете только Асквит и оставался единственным человеком, который поддерживал Уинстона. В январе 1914 года один из гражданских служащих адмиралтейства написал в письме другу: «Дело в том, что Черчилль уже надоел кабинету до чертиков. Он постоянно гребет только в свою сторону, отчего между ним и другими министрами происходят неизбежные стычки. Как коллега, он является для них великим испытанием. Но они не могут с ним тягаться в силу своего невежества, тогда как Черчилль способен прочесть целую поэму по любому пункту военно-морской программы».

После всей политической крови, пролитой в схватках по поводу бюджета и отмены права вето, правительство оказалось слабым и уязвимым. Но еще до того, как этой слабостью воспользовалась Германия, другая хорошо вооруженная сила решила испробовать правительство на прочность. Эдвард Карсон и ольстерские юнионисты решили показать зубы и добиться отмены гомруля. Они оказались настоящими гениями организации. Им удалось набрать 100-тысячное ополчение — Ольстерские добровольческие силы, — и воодушевить все это движение идеями политической и религиозной свободы. По призыву юнионистов полмиллиона человек подписали «Торжественную клятву», чтобы сокрушить гомруль и защитить Ольстер.

В 1914 году Ольстерские добровольческие силы начали активно вооружаться, добывая контрабандой нарезные винтовки. Это обстоятельство не ускользнуло от внимания германских военных, и они сочли, что мятеж в Ольстере может отвлечь британские войска и создать благоприятные для Германии условия, чтобы начать быстрое наступление против Франции. Как лорд Холдейн писал в мемуарах: «Немцы проявляли необычайно большой интерес к волнениям британской армии в Ирландии». Из австрийского посольства в Лондоне отправили дипломата в Белфаст, чтобы он на месте разобрался в ситуации. То, что он увидел, испугало его. Не оставалось никаких сомнений, что юнионисты готовятся к серьезной войне.

«Ольстер пребывал в лихорадочном возбуждении, — вспоминал австрийский дипломат Георг Франкенштейн. — В Белфасте во всем ощущалась мрачная решимость вооруженного сопротивления. Я видел протестантских священников в церковном облачении, воодушевлявших добровольцев молитвами и гимнами… Многие тысячи этих волонтеров… маршировали вместе с отрядом сестер милосердия, в то время как Карсон, с его будто высеченным из гранита лицом, выглядел как символ несокрушимой решимости, когда он возвышался над толпой и говорил о своем твердом намерении идти до конца, но не допустить выхода Ольстера из Союза».

Карсон и в самом деле оставался непреклонным и столь погруженным в мрачные мечты о кровавой бойне в Ольстере, что не принимал никаких попыток Асквита найти более-менее преемлемое решение вопроса. Одно из его предложений — отложить решение на шесть лет — вызывало только бурю негодования. «Это все равно, что растянуть пытку на шесть лет», — заявил Карсон.

Ольстерские юнионисты поставили правительство в положение, из которого невозможно найти выход. Если бы премьер-министр был тверже и решительнее, он мог бы выбрать подходящий момент, чтобы остановить Карсона и найти способ изолировать его. Но в эту трудную минуту кабинет обратился за помощью к Черчиллю. Еще неделю назад он вызывал всеобщее раздражение из-за непомерных требований, и вдруг стал «любимым бульдогом», который способен поставить лидера юнионистов на место. Ллойд-Джордж счел, что он слишком давил на Черчилля, и заговорил намного теплее со старым другом. «Речь, которую ты произнесешь, прокатится по коридорам истории», — убеждал он его.

Лесть попала в яблочко. Черчилль выступил на севере, в Брэдфорде, чтобы убедить юнионистов взять назад их угрозы. Но юнионисты сохранили твердость. Напрасно он пытался внушить им беспокойство по отношению к немцам, которые, внимательно наблюдая со стороны, могут надеятся на то, что внутренний кризис в Британии окажется даже более разрушительным, чем все прежние.