Если бы мы были злодеями - М. Л. Рио

– «Мой рассказ

Недолог будет; а когда я кончу,

Пускай душа замрет с моим рассказом!»

Я не помнил продолжения. И мне было все равно. Камило оборвал мою речь, возможно, чтобы загладить свою предыдущую оплошность, но говорил он неуверенно. Джеймс безвольно лежал на полу, будто жизнь Эдмунда покинула его, и того, что осталось от него самого, было недостаточно, чтобы двигаться.

– «Нет,

Довольно горьких слов! Нет силы больше

О прежних слышать». – Камило.

Я промолчал. Голос у меня пропал. Второкурсник, сообразив, что никто сейчас не произнесет ни слова, ворвался на сцену и разрушил чары тишины, опустившейся на подмостки.

– «Беда! Спасите!»

Я позволил встрепенувшемуся Камило вступить с ним с диалог. Смерти подсчитывались и учитывались. Джеймс в изнеможении лежал у меня на коленях, глаза его потускнели и снова наполнились слезами. Пришло время уносить его, но никто из нас не двинулся с места, остро осознавая, что ждет нас по ту сторону занавеса. Слуги и герольды робко произносили наши реплики. Вошел Фредерик с мертвой Рен на руках. Он рухнул на пол и, несмотря на все усилия, умер, раздавленный тяжестью горя. Камило закончил пьесу, как мог, – последний бастион нашего рушащегося мира – строфой, которую должен был продекламировать я:

– «Смиримся же пред тяжкою годиной;

Без ропота дадим мы волю сердцу!

Всех больше вынес старец; нам же всем

Не видеть стольких лет и столько горя».

Звезды погасли все разом. Тьма обрушилась на подмостки. Публика начала аплодировать, сначала слабо, потом все уверенней. Я цеплялся за Джеймса, пока вновь не зажегся свет, и помог ему подняться на ноги. Рен и Фредерик встали, как живые мертвецы. Филиппа, Мередит и Александр вышли из-за кулис, боясь поднять головы. Мы чопорно поклонились и стали ждать, когда снова погасят свет – лишь тогда мы гуськом отправились за кулисы. Занавес опускался за нами тяжелым взмахом бархата, заглушая людской гул. Публика еще только приходила в себя после спектакля.

Внезапно за кулисами вспыхнули рабочие софиты. Первокурсники и второкурсники отпрянули от Колборна. Он молчал, его взгляд впился в Джеймса, будто больше никого в мире не существовало.

– Мы не можем притворяться вечно, – наконец произнес он. – Ты готов рассказать мне правду?

Джеймс пошатнулся, открыл рот, чтобы ответить. Но прежде чем он успел издать хоть звук, я шагнул вперед, приняв решение в тот же миг, как оно возникло.

– Да, – ответил я.

Колборн повернулся ко мне, его взгляд был полон гнева, недоверия, замешательства.

– Да, – повторил я. – Я готов.

Огни и сирены. Ночной воздух, призрачные силуэты. Зрители в своих лучших нарядах, техники в черном и до сих пор не переодевшиеся актеры смотрели, как Уолтон вел меня к автомобилю со знаком полицейского управления Бродуотера на дверцах. Все перешептывались, глазели, показывали пальцами, но я видел лишь пятерых однокурсников: они стояли изогнутой шеренгой, прижавшись друг к другу, будто все тепло покинуло этот мир. Александр выглядел бесконечно печальным, казалось, что у него даже нет сил удивляться. Во взгляде Филиппы застыло недоумение и непонимание. У Рен – пустота. В глазах Мередит мелькало что-то неистовое, чего я не мог описать словами. А на лице Джеймса было написано отчаяние.

Ричард стоял рядом с ними, невидимый для всех, кроме меня. Он торжествовал. Я посмотрел на наручники, блестевшие на моих запястьях, и сел на потрескавшееся кожаное сиденье автомобиля. Колборн захлопнул дверцу, и в тесной, тихой темноте я – в который раз за эту ночь – изо всех сил постарался не задохнуться.

Следующие сорок восемь часов я провел в полицейском участке, стискивая в руке крошечный пластиковый стаканчик с теплой водой и отвечая на вопросы Колборна, Уолтона и двух других детективов, имена которых я забыл, едва успев услышать. Я рассказал историю так, как ее мне поведал Джеймс, внеся необходимые коррективы. Ричард, разъяренный нашим с Мередит предательством. Я, замахнувшийся на него багром в приступе ревнивого страха.

«Короля Лира» в Деллехере отменили.

Изучив карту, которую я нарисовал на обороте блокнота Уолтона, Колборн спустился в подвал. Компанию ему составили пятеро полицейских с фонариками, ломом и болторезом. Они вскрыли шкафчик. Чертовы улики, покрытые отпечатками моих пальцев.

– Теперь пора позвонить твоему адвокату, – холодно сказал Колборн.

Конечно, у меня не было адвоката, поэтому он предоставил того, кого положено: нервную молодую женщину, недавнюю выпускницу Юридической школы Джона Маршалла. Вопрос о том, убийство ли это или несчастный случай, даже не стоял на повестке дня. Нужно было просто определить степень преступления. «Наш лучший шанс, – объяснила она, – отстаивать непредумышленное убийство, а не убийство второй степени». Я кивнул, не возражая. Я отказался от положенного мне звонка семье. Не с ними мне бы хотелось поговорить. К утру понедельника мне сообщили о моем новом статусе досудебного заключенного, но в тюрьму штата отправили не сразу. Я остался в Бродуотере, поскольку Колборн заявил, что, если меня переведут в переполненное народом заведение, я вряд ли дотяну до суда. Но мне казалось, что он нарочно медлит. Даже после того, как я отдал Колборну собственноручно написанное признание, я мог поклясться, что он не верит мне. В конце концов, он явился на Фабрику, рассчитывая арестовать Джеймса, действуя согласно информации «из анонимного источника», которым, как я предполагал, была Мередит.

Вероятно, именно поэтому он и позволил мне принимать некоторое количество посетителей. Филиппа и Александр стали первыми. Они сидели бок о бок на скамье по другую сторону решетки.

– Боже мой, Оливер! – воскликнул Александр, увидев меня. – Какого черта ты тут делаешь?

– Я?.. Жду.

– Я спрашивал не о том.

– Мы говорили с твоим адвокатом, – перебила его Филиппа. – Она попросила меня выступить в роли свидетеля.

– Но не меня, – добавил Александр с легкой печальной усмешкой. – Проблемы с наркотиками.

Я взглянул на Филиппу.

– Сделаешь это, Пип?

Она крепко сцепила руки.

– Не знаю. Я еще не простила тебя.

Я пробежал пальцем по решетке между нами.

– Прости сейчас, – пробормотал я.

– Ты ведь себе этого даже не представляешь, да? Того, что ты натворил.

Она покачала головой, глядя на меня жестко и зло. Когда она вновь заговорила, ее голос звучал напряженно:

– Мой отец сидит в тюрьме с тех пор, как мне исполнилось тринадцать. Они сожрут тебя заживо.

Я не мог смотреть на нее и отвернулся.