Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук

Я не поддержал разговора, и вскоре профессор замолк и стал рассматривать скучные степные пейзажи.

Хорошо, что мой приемный отец Афанасий Коршунов обучил меня верховой езде. Из‑за дождей все дороги размокли, и даже на коляске по ним было проехать весьма сложно, не то что на автомобиле. Не знаю, как Гинс добрался до Омска, но мне пришлось проскакать верхом верст 150.

К новому командующему Западной армией генералу Сахарову[168]меня привели как арестанта – со связанными руками и под ружьем. Мне повезло, что мы встречались с Константином Вячеславовичем в Омске, когда он служил генералом для поручений при Верховном главнокомандующем. Это спасло меня от тюрьмы, а может быть, и от расстрела.

Он велел конвоирам развязать меня, усадил за стол и приказал ординарцу подать чаю.

– Отважный вы человек, Пётр Афанасьевич, одному в такое время отправляться на фронт просто из праздного любопытства! Уральцы запросто могли шлепнуть вас где-нибудь в кустах. Ночью красноармейские офицеры пришли сдаваться, но их почти всех перестреляли. А они состояли в подпольной организации и только ждали случая, чтобы перейти к своим. Вот так бывает на войне, господин секретарь!

Я ответил генералу, что вырос в казачьей семье, поэтому знаю, как разговаривать с казаками.

Сахаров поморщился и перевел беседу на другое:

– Значит, хотите встретиться с генералом Войцеховским? Что ж, вам снова повезло. Я как раз намеревался посетить его корпус. Могу вас подвезти.

Переезжая через гать, генеральский автомобиль завяз всеми четырьмя колесами. Шофер и его помощник старались изо всех сил вытащить машину. Пришлось и нам вылезти. Я уже направился на помощь к автомобилистам, но генерал остановил меня. Вначале брезгливо показал на хлюпающую болотную жижу, потом на мой сравнительно чистый костюм, а после махнул в сторону серевшей вдалеке деревушки с возвышавшимся над ней минаретом магометанской мечети. Оттуда с шумом и гамом быстро приближалась к нам большая толпа, вооруженная дубинами и кольями.

– Боюсь, что для нас сейчас найдется занятие, более достойное мужчин. Кстати, у вас есть оружие?

Я достал из внутреннего кармана сюртука револьвер.

Сахаров одобрительно посмотрел на меня и сказал:

– А я такую тяжесть носить не смог, отдавал ординарцу. А потом Колчак меня отчитал: шесть пуль – для врагов, а последнюю – для себя. Нам даваться живыми красным нельзя. Адмирал всегда носит с собой маленький браунинг, а мне подарил карманный испанский парабеллум.

Но стрелять не пришлось. Толпа хоть и производила устрашающее впечатление, но оказалась настроенной к нам мирно. Впереди бежал исполинский богатырь, таща большое бревно. Он размахивал им над головой, как прутиком. За ним с дрекольем – татары-крестьяне, а следом, стараясь не отстать от взрослых, рассыпались по полю, как горох, маленькие татарчата.

Мы едва успели спрятать оружие, как аборигены, словно муравьи, облепили наш автомобиль, и в мгновение ока он оказался на твердой почве.

Радостный шофер завел двигатель и в благодарность обдал татар едким облаком гари.

Генерал одернул мундир и, выпятив вперед грудь, с важным видом направился к богатырю, левой рукой доставая из кармана сибирские деньги.

Но мусульманский Илья Муромец отвел вельможную руку и добродушно улыбнулся, оскалив свои ровные белые зубы:

– Не надо, бачка, не надо, моя не надо!

И затараторил дальше что-то по-своему.

На помощь подоспел старик в тюбетейке, по виду деревенский старшина:

– Не давай, ваше благородие, наша не возьмет. Сами виноваты, что дорогу не чиним. А ты военный человек, царский начальник, от большевиков нас защищаешь. С тебя деньги брать – грех.

Но и генерал был непреклонен. Достоинство не позволяло класть деньги обратно в карман.

– Для бедных женщин возьмите, для детей, – настаивал он.

Старшина обвел взором собравшийся народ, словно испрашивая у него разрешения, и с поклоном взял ассигнации.

Сахаров облегченно выдохнул и уже собрался уезжать, как неожиданно из толпы вышел совсем дряхлый и совершенно седой старик.

– Это наш мулла, – представил его старшина.

– Дозволь, ваше благородие, ему, – мулла показал на великана, – собрать отряд и к тебе в армию идти. Большевиков не пускать.

Растроганный генерал пообещал прислать офицера для записи новобранцев.

– Вот это настоящие россияне! – восклицал он, продолжая еще долго переживать случившееся. – Хоть и не православные, хоть и магометане, но знают, что, если погибнет Россия под натиском «интернационала», их участь тоже будет тяжкой. И правильно, у нас один враг – юркие жидки с горбатыми носами и бердичевским акцентом. Они для Руси горше татаро-монгольского нашествия! Все учение социализма пропитано завистью к чужому успеху, способностям, таланту и богатству. Их безграничная зависть переходит в дьявольскую ненависть. Начиная от их мессии Карла Маркса и кончая озверевшими комиссарами. Это книжники и мудрецы древнего Сиона придумали социализм и потопили в морях крови распятую ими Русь! Белые русские армии – это новые крестоносцы, призванные вырвать из хищных когтей современного синедриона Родину и христианскую культуру…

Я отвернулся, чтобы скрыть свои эмоции. Сахаров замолк на полуслове.

– А вы, Пётр Афанасьевич, сами-то, часом, не социалист? – смерил он меня испытывающим взглядом.

– А что, похож? – невозмутимо ответил я вопросом на вопрос.

Генерал не ожидал такого нахальства.

– Нет, просто я подумал, что раз ваш начальник господин Муромский когда-то состоял в партии эсеров, то и вы…

– Я вырос в казачьей семье, – еще раз, чуть ли не по слогам, повторил я.

Собеседник мой успокоился и продолжил свои излияния:

– Наш народ еще не дорос до европейского парламентаризма и, возможно, никогда не дорастет. Вся эта говорильня чужда верноподданнической природе русской души.

И в доказательство своих слов он достал из нагрудного кармана походной гимнастерки аккуратно сложенный листок.