Стая бешеных - Фридрих Незнанский

– Вот так просто, – как бы себе под нос сказала прокурорша, тем не менее ее все хорошо слышали. – А теперь давайте перейдем к материалам дела. Объясните мне, пожалуйста, почему никаких подтверждений вашей поездке в Крым следствие не нашло?

– Протестую. Это вопрос к следствию.

– Отклоняю.

– Я тем не менее могу поставить вопрос по-другому. Есть ли у вас свидетели того, что вы отправились на отдых в Крым?

– Нет. Я никому не говорила.

– А вот свидетелей, которые утверждают, что вы никуда не ездили, – пруд пруди. Проводник вас не видел, в кассе билет вами не покупался. Ничего нет. Таким образом, ставятся под сомнение и ваши показания по поводу кражи. Вы настаиваете на ваших показаниях?

– Да.

– Ладно, но отметим первую нестыковку. Вторая нестыковка естественно вытекает из первой. Вполне допускаю, что вы встретили Ливанова на вокзале, или в метро, или возле. Но никакого чемодана у вас не было. Вот протоколы. Нигде не упоминается никакой чемодан. Есть у вас свидетели того, что вы были с чемоданом?

– Нет.

– Вторая и очень важная нестыковка. Нет чемодана. Стало быть, если бы Ливанов действительно хотел на вас напасть с ножом, то даже в темном лифте он бы не промахнулся. Но здесь третья нестыковка – ножа тоже не было.

– Был нож и был чемодан.

– Но о них ничего не сказано в материалах следствия. Только в ваших показаниях. Может быть, пока ехала милиция, мимо вас проходили какие-то люди? Может быть, это они забрали нож?

– Никто не проходил.

– Исчезли важнейшие улики! Прямо беда, – искренне сокрушалась прокурорша. – Дамская сумочка со всеми принадлежностями, брошь, даже шляпа перечислены в протоколе, а вот чемодана нет. Не заметили, что ли? Но если мы будем полагаться не на показания подсудимой, а опираться на материалы, то получается совсем иная картина.

– Вы хотите делать выводы? – спросил судья. – Все это вы скажете в своей обвинительной речи.

– Разумеется. Я пытаюсь найти хоть какую-то частицу правды в показаниях подсудимой. Если она сможет ее опровергнуть, я буду очень рада. Вы встретились с Ливановым… Впрочем, не важно, где вы встретились. Даже не важно, давно ли вы знали Ливанова. Но вы его специально выслеживали, чего, впрочем, вы и не отрицаете. Вы даже проговорились, что он вас обидел. Вот в этом и корень. Вы хотели ему отомстить. За что?

– Он первый на меня напал.

– Вот это уже ближе к делу. Не знаю, напал ли он на вас, сомневаюсь. На вашем теле не было обнаружено ни ран, ни следов побоев. Но меня в данном случае интересует причина. Я не склонна, подобно вашему защитнику, устраивать эстрадное шоу по поводу моральных качеств погибшего. Впрочем, скорее склонна поверить, что он не был святошей. Не тут ли кроется причина?

– Протестую. Обвинение ставит некорректный вопрос.

– Могу и точнее. Не в том ли было все дело, что Ливанов вас бросил?

– Я видела его второй раз. Я не была с ним знакома.

– Как говорилось в одном анекдоте: а разве это повод для знакомства? Сегодняшние нравы настолько легковесны, что второй встречи вполне достаточно. Поставлю вопрос прямо – вы были его любовницей?

– Нет, – холодно ответила Ирина. И как-то неуверенно. Это отметили все.

– Оставим это. Но, пожалуйста, подскажите мне другую логику вашего поведения! – Молитвенно сложила руки на груди прокурорша. – Как вы объясните, что, видя человека во второй раз, вы заходите с ним в дом, куда он вас приглашает? Почему вы убиваете его? Объясните мотивацию убийства. Или вам нечего сказать?

Ирина молчала.

– У обвинения больше нет вопросов.

– Объявляется перерыв на два часа, – сказал судья.

Гордеев не стал просить свидания с Ириной. Говорил он с ней или не говорил – получалась чушь. Ирина была в полной прострации.

Он забрался в свою нетопленую машину и уставился на зимнюю улицу. Он проигрывал дело по всем статьям. Это был полный крах.

Телефон Турецкого рука набрала как-то машинально. Он то и дело звонил Александру, расспрашивая о ходе следствия по делу о самоубийстве(?) Кобрина. Турецкий постоянно отвечал уклончиво. Впрочем, сказал только, что появились какие-то новые данные, а какие, не уточнил.

– Здравствуйте, Турецкий, – сказал Юрий Петрович. – Это Гордеев беспокоит.

– И зря беспокоит, – весело ответил Турецкий. – Пока ничего нового сообщить не могу. Работаем.

– Понятно… Извините…

– Постойте, – прервал «важняк» движение Гордеева, намеревавшегося уже выключить телефон. – Что у вас-то голос упавший?

– Да, заботы.

– С Пастуховой?

– С ней. Похоже на полный провал. Как ни верти – получается умышленное убийство.

– А как еще можно вертеть?

– Как? Здесь же ясно: необходимая самооборона. Был бы хоть один у меня очевидец происшедшего. Нет, есть, конечно, свидетели-сослуживцы, но все больше о работе – дескать, неплохо работала. И все.

– Очевидец вам, стало быть, нужен? – раздумчиво спросил Турецкий.

– Хоть сам роди. Я верю Пастуховой, понимаете, но это и все. Ни ножа, ни чемодана, о которых она говорила, ни хотя бы свидетеля.

– Да, нелегок хлеб защитника, – вздохнул Турецкий. Ну, как говорится, взялся за гуж – не говори, что не дюж.

– Да это я так. Я не жалуюсь. Председательствующий хороший парень. Присяжные, кажется, честные люди. Но вот засудят Ирину ни за что ни про что.

– Бывает и такое, – сказал Турецкий. – Ну что вам тут посоветовать? Знаете, мне всегда «нравился» совет невропатологов – не волнуйтесь. Это как подойти к морю и сказать – не волнуйся.

– Да-да, – криво улыбнулся Гордеев. – Ну спасибо, что вы мне этого совета не даете.

– Именно даю. Не волнуйтесь.

Гордеев отключил телефон. И снова уставился в окно.

Ба! Старая знакомая!

У дверей подольского суда попрошайничала та самая старушка, которую Гордеев однажды встретил у Склифа.

«Преследует она меня, что ли?»

– Здравствуйте, – тем не менее вышел он из машины.

– Дай Бог здоровья.

– Что вы тут? В Москве не подают? – Гордеев достал из кармана десятку.

– Москва? Страшный город! – испуганно сказала нищенка.

– А где вы вообще живете?

– Не знаю, – сказал старушка. – Я тут живу.

Он должен был задать этот вопрос снова и именно сейчас. Картина убийства всегда становится не такой ужасной, если хотя бы чуть-чуть заглянуть назад, проанализировать события, ей предшествующие.