Смысл ночи - Майкл Кокс

Речь моего собеседника перемежалась тяжелыми вздохами. Представлялось очевидным, что братьев связывают тесные узы любви и что в силу своих профессиональных знаний доктор оценивает состояние старшего компаньона менее оптимистично, чем оценивал бы, будь он несведущ в медицине.

— Доктор Тредголд, — заговорил я, — для меня ваш брат не просто работодатель. За время моей службы в фирме он стал мне почти как отец и всегда проявлял по отношению ко мне щедрость, совершенно несоразмерную с моими заслугами. Нас также связывали многочисленные общие интересы — специального характера. Одним словом, я глубоко уважаю вашего брата, и мне очень тяжело слышать о постигшем его несчастье. Позвольте спросить, не сочтете ли вы за дерзость с моей стороны, если…

— Вы хотите повидать Кристофера? — перебил доктор Тредголд, опережая мою просьбу. — А потом, полагаю, мы с вами можем поужинать вместе.

Я проследовал с доктором Тредголдом наверх, в спальню в глубине дома. У кровати дежурила сиделка, а в кресле у окна сидела дама в черном, погруженная в чтение. При нашем появлении она подняла взгляд от книги.

— Мистер Глэпторн, позвольте отрекомендовать вам мою сестру, мисс Ровену Тредголд. Дорогая, мистер Глэпторн приехал из конторы, за свой счет, чтобы проведать Кристофера.

На вид мисс Тредголд было около пятидесяти. Со своими преждевременно поседевшими волосами и голубыми глазами, она удивительно походила на пораженного недугом брата, неподвижно лежавшего в постели, с закрытыми глазами и перекошенным ртом.

После процедуры взаимного представления мисс Тредголд вновь вернулась к книге, хотя я краем глаза заметил, что она украдкой пристально разглядывала меня, пока я стоял у кровати вместе с доктором Тредголдом.

Видеть своего работодателя в столь плачевном физическом и умственном состоянии было в высшей степени тяжело. Доктор Тредголд прошептал, что у брата парализовало левую сторону, у него серьезно повреждено зрение и сейчас он почти не может говорить. Я еще раз спросил, есть ли надежда на выздоровление.

— Он может оправиться. Я видел такие случаи. Кровоизлияние в мозгу еще не рассосалось. Нужно внимательно следить, не появятся ли признаки ухудшения. Если вскорости он начнет понемногу приходить в чувство, тогда можно надеяться, что с течением времени у него восстановится двигательная способность, а также, вероятно, речевая деятельность.

— Была ли какая-нибудь непосредственная причина? — спросил я. — Сильное волнение чувств или еще какое-нибудь потрясение, способное вызвать приступ?

— Мне ни о чем таком не известно, — ответил доктор. — Брат приехал вчера вечером, в отличном расположении духа. Когда сегодня утром он не спустился в обычный час, сестра велела мне пойти проверить, все ли в порядке. Я нашел Кристофера уже парализованным.

Я поужинал с доктором Тредголдом и его сестрой в холодной комнате с высоким потолком, где единственным предметом обстановки, помимо стола и стульев, являлся громадный уродливый буфет в псевдоелизаветинском стиле, занимавший почти всю стену. За ужином — столь же скудным, как обстановка столовой залы, — мисс Тредголд почти не разговаривала, но я неоднократно чувствовал на себе ее взгляд. Пристальный, напряженный взгляд, словно она безуспешно пыталась вызвать какое-то воспоминание из глубин памяти.

Внезапно раздался громкий стук в переднюю дверь, и минуту спустя вошел слуга с сообщением, что доктора Тредголда просят безотлагательно прийти к захворавшему соседу. Воспользовавшись случаем, я откланялся. Хозяева уговаривали меня остаться на ночь, но я предпочел снять номер в гостинице «Роял-фаунтин». Мне хотелось побыть наедине со своими безрадостными мыслями, ведь теперь я лишился своего единственного союзника и единственного человека, который мог помочь мне найти верный путь в лабиринте предположений и гипотез, окружающем смерть мистера Картерета.

Я не без труда запер на ключ дверь своего пристанища, принял несколько капель лауданума[220]от головной боли, улегся в постель и закрыл глаза. Но спал я беспокойно, ибо мне снился странный, жутковатый сон.

Я стою в темном помещении громадных размеров. Поначалу я один, но потом, когда темноту начинает медленно рассеивать свет из какого-то незримого источника, я различаю фигуру мистера Тредголда. Он сидит в кресле с книгой в руках и медленно перелистывает страницы. Он поднимает глаза и видит меня. Рот у него перекошен, и он шевелит губами, словно произнося слова и целые фразы, но не слышно ни звука. Он знаком подзывает меня и тычет пальцем в раскрытую книгу. Я смотрю, что же он хочет показать мне. Портрет дамы в черном. Я приглядываюсь. Портрет леди Тансор, который я видел в кабинете мистера Картерета в Эвенвуде. Становится чуть светлее, и позади мистера Тредголда я различаю фигуру, сидящую за высоким столом, установленным на задрапированном помосте, и пишущую в толстом гроссбухе. Она тоже одета во все черное, и на голове у нее серый алонжевый парик, похожий на судейский. В следующий миг я вижу, что это мисс Ровена Тредголд с распущенными волосами. Она перестает писать и обращается ко мне:

— Подсудимый, назовите суду ваше имя.

Я открываю рот, но не в силах издать ни звука. Я нем, как мистер Тредголд. Она снова спрашивает мое имя, но я по-прежнему не могу вымолвить ни слова. Где-то звонит колокол.

— Прекрасно, — говорит мисс Тредголд, — раз вы не желаете назваться, суд постановляет препроводить вас отсюда к месту казни и повесить за шею до смерти. Желаете что-нибудь сказать?

Я набираю полную грудь воздуха и пытаюсь выразить громогласный протест. Но изо рта у меня не вырывается ни звука.

Весь следующий день я просидел дома на Темпл-стрит в состоянии полного разброда мыслей и чувств, а ближе к вечеру решил отправиться на причал Темпл-Степс и с полчаса покататься по реке на своем ялике.

Позже вечером Белла приняла меня в Блайт-Лодж, с обычными изъявлениями сердечной теплоты и дружелюбия.

Мы с ней виделись впервые со времени моего знакомства с мисс Картерет, и я никогда еще столь остро не сознавал себя воплощением всяческого зла и греха.[221]Я расположился чуть поодаль и смотрел на Беллу, сидевшую у камина в гостиной Китти Дейли вместе с несколькими самыми юными нимфами «Академии». Все они шлюхи, конечно, но девушек милее, добрее и живее я в жизни не встречал, а Белла самая милая и добрая среди них. Она казалась такой веселой, бойкой и беспечной, когда забавно рассказывала маленькому женскому обществу, собравшемуся вокруг нее, о недавней причуде лорда Р., который во время свидания с одной из нимф попросил, чтобы она нарядилась королевой, увенчав чело диадемой с фальшивыми бриллиантами и повязав через плечо широкую голубую ленту, а когда они приступили к делу, нашептывал ей пылкие поощрительные слова с немецким акцентом.