Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов

такое «разумное общество» просветителей? Основу его, безусловно, составлял механический Образ мира, завершенный Ньютоном. При этом «в умах просветителей имя Ньютона неизменно связывалось с именем Локка. Оба они стояли у истоков ассоциативной психологии, определив ее механику и сенсуализм» (Там же).

Не являясь знатоком Просвещения, я в своем рассказе об этом периоде развития человеческого мышления и о его взаимосвязях с другими периодами предпочту опереться на исследования профессионалов. Вот что говорит о Просвещении А.Гулыга:

«Лозунг Просвещения – культура для народа. Просветители вели непримиримую борьбу против суеверий, фанатизма, нетерпимости, обмана и оглупления народа. Они рассматривали себя в качестве своеобразных миссионеров разума, призванных открыть людям глаза на их природу и предназначение, направить их на путь истины. Ренессансный идеал свободной личности обретает в эпоху Просвещения атрибут всеобщности: дoлжно думать не только о себе, но и о других, о своем месте в обществе. Почву под ногами обретает идея социальности; в центре внимания – проблема наилучшего общественного устройства.

Достичь его можно распространением знаний. Знание – сила, обрести его, сделать всеобщим достоянием – значит заполучить в руки ключ к тайнам человеческого бытия. Поворот ключа – и Сезам открылся, благоденствие обретено. Возможность злоупотребления знанием при этом исключается. Раннее Просвещение рационалистично, это век рассудочного мышления. Разочарование наступает довольно быстро, тогда ищут спасения в “непосредственном знании”, в чувствах, в интуиции, а где-то впереди виднеется и диалектический разум. Но до тех пор, пока любое приращение знания принимается за благо, идеалы Просвещения остаются незыблемыми.

И наконец, третий характерный признак Просвещения – исторический оптимизм. Идея прогресса – завоевание этой эпохи. Предшествующие времена не задумывались над самооправданием. Античность знать ничего не хотела о своих предшественниках; христианство относило свое появление на счет высших предначертаний; даже Ренессанс, выступивший посредником в диалоге двух предшествующих культур, считал своей задачей не движение вперед, а возвращение к первоистокам. Просвещение впервые осознало себя новой эпохой. Отсюда было уже рукой подать до историзма как типа мышления. И хотя не все просветители поднялись до исторического взгляда на вещи, его корни лежат в этой эпохе».(Гулыга, 1986, с.6–7).

Просвещение – это следующий шаг в развитии человеческого мышления после Рационализма XVII века. Именно в силу этого раннее Просвещение так рационалистично, что даже называет восемнадцатое столетие Веком разума. Но даже самые первые шаги Просвещения, просто его зарождение – это уже признак того, что рационализм естественнонаучного толка начинает ощущаться недостаточным. Ученый или философ XVII века самодостаточен. Он, как Декарт, вообще десятилетиями может прятаться от людей. Ему хватает того мира, который открывается через его исследования. По сути, он занят его описанием.

Но вот описание начинает исчерпываться, и появляются новые вопросы, например, что с этим делать, как в этом жить? И тут же вслед за ними в мир естественной науки врывается, расширяя его, мир человека. С вопроса:

а что все это значит для человека? – и начинается Просвещение.

Если мы приглядимся, то увидим, что Просвещение, как и предыдущая эпоха, тоже не занято ничем иным, кроме описания мира, только теперь в виде создания Образа мира человека. А это от простого «рационалистического» описания имеющегося мира приводит к задаче создать Образ мира, в котором человеку будет жить лучше, чем живется.

В этом смысле Просвещение естественно вытекает как историческая эпоха из Рационализма XVII века и так же естественно перетекает в «век машин и пара» и, соответственно, в наше время. Именно эту связь и цельность проделанного человеческим мышлением пути я и хотел бы показать на примере Просвещения.

«Каждый, кто задумывается об узах, связывающих “век разума” с “веком машин”, неминуемо пытается установить, где пролегает граница, отделяющая одну эпоху от другой? Похоже, что чуть ли не у каждой европейской нации был свой век Просвещения, не всегда совпадающий по времени с расцветом и упадком Просвещения в соседних странах. В одних случаях расхождения очевидны (к примеру, Россия и Франция), в других менее заметны, но все же они существуют. Более того, даже в пределах национальной культуры эпоха Просвещения имела несколько конечных рубежей, поскольку разные формы духовной жизни, повинуясь особой логике развития, испытали воздействие «просвещенного» мировосприятия не в одинаковой степени и не в одинаковых формах.<…>

У каждой музы есть своя стезя, но есть место, где пересекаются пути почти всех наук и искусств. Это утопия. Именно утопические проекты, авторы которых намеревались начертать контуры нового и лучшего мира, соединили в себе новейшие веяния культуры в целом, ибо речь шла о создании идеальной модели хозяйствования, труда, досуга, образования, быта и т. д. Размышляя о совершенствовании человека и общества, утописты опирались на те или иные принципы современной им философии. Иными словами, утопия представляет собой как бы уменьшенный слепок с человеческого общества, причем не столько с его “исправленной”, улучшенной разновидности, сколько с общества существующего, со всеми его устремлениями, бедствиями, надеждами, знанием и заблуждениями.<…>

У каждого времени свое особое представление о “совершенном обществе” и свои методы “конструирования” модели идеального строя. Священное Писание, точнее, его вольное истолкование, служило подспорьем большинству утопистов XVII в. В “век разума” следовали иной методе: утопические проекты преобразования общества обосновывались ссылками на авторитет утопии, именуемой “природным” или “естественным состоянием”. Изначальный период истории человечества в том виде, как его изображали философы Просвещения, имел мало общего с действительностью. Это был сугубо умозрительный, вымышленный тип общества, который, по замечанию Ж.-Ж.Руссо, возможно, никогда и не существовал и который, скорее всего, никогда и не будет существовать. Сия фикция была лишь орудием, используемым для критики современного порядка вещей. В описании “естественного состояния” <…> живущего сообразно разуму, а не “искусственным” законам, легко было узнать “перевернутое” отображение существующего общества. Именно оно служило ориентиром для создателей практически всех утопий XVIII столетия независимо от того, проповедовали ли они коммунистические или эгалитарные принципы.

Это весьма примечательное обстоятельство, ибо в XIX в. чуть ли не каждое направление утопической мысли черпает доводы из своего собственного, обособленного теоретического источника. Но в “век Просвещения” даже утопии, звавшие в заведомо разные стороны, начинались с одних и тех же посылок.<…>

Не так трудно обнаружить наиболее явные расхождения между методами творцов утопии XVIII столетия и социалистами XIX в. В “век Просвещения” утопистам приходилось доказывать необходимость и возможность политического и социального изменения устоев общества, которые почитались за непоколебимые. Они обосновывали идею прогресса с тем, чтобы побудить своих современников сдвинуться с мертвой точки и уйти прочь от “неразумного” строя. Иными словами, они стремились придать закостенелым политическим и социальным структурам большую подвижность. В XIX утописты всех толков были встревожены непредсказуемыми переменами в обществе,