Тайная помолвка - Вера Крыжановская

Испуганный ее волнением, мальчик замолк и прижался кудрявой головкой.

Несколько успокоенная, Валерия еще раз поцеловала сына и позвонила камеристке, приказав отнести в детскую уснувшего Рауля. Сказав, что обедать не будет, она снова легла на диван и задумалась.

Приход горничной, зажигавшей лампу в будуаре, вывел из раздумья Валерию. Она взглянула на часы, было почти девять, и она, спокойная и решительная, встала.

– Элиза, – обратилась она к камеристке, – могу ли я положиться на вашу преданность и скромность?

– Ах, княгиня, я одиннадцать лет служу вам, можете ли вы сомневаться во мне?

– Нет, я вам верю. Слушайте же меня. Дети банкира Вельдена утонули, и я бы хотела проститься с ними, но так, чтобы меня никто не увидел. Проводите меня до дома банкира и подождите у садовой калитки. Тела малюток, как предполагает графиня, лежат в большой зале, возле террасы, следовательно, я могу прийти и уйти незамеченной.

– Ах, ваша светлость, я понимаю, как вам тяжело, – с жаром сказала Элиза, целуя руку Валерии. – Я многое понимаю, да и Марта открыла мне свое преступление.

– Так как вы меня понимаете, Элиза, то я могу быть с вами откровенна. Позаботьтесь, чтобы никто не заметил ни моего ухода, ни возвращения; а теперь дайте мне манто и шляпу с густой вуалеткой и бегите нанять извозчика, я сейчас выйду.

Минут двадцать спустя Валерия толкнула калитку сада Вельдена, она оказалась открытой. Весь день тут ходили садовники и обойщики и забыли закрыть. С трепещущим сердцем пробиралась она темной аллеей, по которой проходила десять лет тому назад. Тогда она приходила требовать возврата свободы – теперь проститься с украденным ребенком. Как и прежде, в саду было тихо и пусто, и она беспрепятственно дошла до обширной террасы, где тогда, опершись на стол, сидел Самуил.

Теперь терраса была пуста, но из открытых настежь дверей тянулся слабый свет.

Нерешительным шагом поднялась она по ступеням, прошла полутемную комнату и остановилась наконец у входа в большую залу. Стены были обтянуты черным сукном, а посреди возвышался освещенный свечами и окруженный экзотическими растениями катафалк.

Очевидно, все оранжереи были опустошены, чтобы украсить и оживить последнее пребывание под этим кровом детей миллионера. Вся зала была обращена в сад; груды разных цветов были рассыпаны на ступенях катафалка и покрывали душистым саваном тела малюток.

Шатаясь от волнения, Валерия прислонилась к притолоке и не могла оторвать глаза от катафалка, на верхней ступени которого стоял человек, прислонив голову к подушке, на которой покоились дети. Все в фигуре Вельдена дышало мрачным отчаянием. Было ясно, как глубоко он любил детей, если их утрата до такой степени огорчила его.

Взволнованная чувством сострадания, Валерия подошла к катафалку, но Гуго, казалось, ничего не видел и не слышал. Лишь когда она слегка задела его плечо, он вздрогнул и поднял голову.

– Вы здесь, Валерия? – прошептал он, проводя рукой по своему бледному, взволнованному лицу. – О, осыпьте меня заслуженными упреками. Я не уберег вашего ребенка. Но видит Бог, я любил его, как своего собственного.

– Я пришла не укорять вас в несчастье, в котором вы не виноваты, а молиться и плакать с вами, – проговорила Валерия, опускаясь на колени и прижимая горячий лоб к холодным ручонкам Эгона.

На несколько минут она забыла все и ушла в молитву за душу ребенка, который мелькнул в ее жизни, как видение, и был послан, казалось, на землю, чтобы испытать человека, так искренне о нем скорбящего. Теперь он соединился со своим настоящим отцом, чистая и великодушная душа которого несомненно приняла его.

С полными слез глазами Валерия нагнулась над сыном, поцеловала его бледные губы, и дрожь пробежала по ее телу.

Застывшее личико усопшего не только напоминало покойного мужа, но оно было точь-в-точь лицом веселого жизнерадостного малютки, которого она оставила спящим в своем доме. На миг ей почудилось, что перед ней неподвижно лежит маленький Рауль. С жалобным стоном оглянулась она и взглянула туда, где стоял Гуго, но его уже там не было.

Жуткое чувство тревоги, одиночества и горечи сжало ее сердце. Даже в такую минуту он не забыл зла… Она спешила уйти. Помолясь горячо еще раз и поцеловав на прощание усопших детей, прикрыла их газом. Она уже собиралась уходить, но в эту минуту взгляд ее упал на дверь соседней комнаты. У стола, освещенного свечами канделябра, перед фотографическими портретами детей сидел Гуго, опустив голову на руки.

Такая нравственная истома и мрачное отчаяние застыли на его лице, что сердце Валерии сжалось. Забыв все, что за минуту перед тем ее смущало, она подошла и сочувственно сказала:

– Я не могу без горечи видеть ваше тяжкое отчаяние. Не падайте духом. Вы мужественно вынесли испытание и были настоящим отцом этим бедным крошкам. Бог зачтет вам это и наградит вас в будущем.

– Благодарю вас за добрые слова, – сказал Гуго, вставая, – хотя будущность моя лишена всяких надежд. Что остается мне в жизни, после этого жестокого удара и с тягостным, заставляющим меня краснеть прошлым? В вашем ребенке я любил частицу вас самой, а ребенок несчастной Руфи был моей воплощенной совестью; посвящать себя им было целью моей жизни. Как жить теперь одному в этом огромном пустом доме, который не оживится более играми и серебристым смехом единственных любивших меня существ?.. – Голос его оборвался, и он опустил голову.

Валерия покраснела.

– Время успокоит вашу скорбь, а в ваши годы нехорошо удаляться от общества. Вы молоды и счастливо одарены природой. От вас зависит найти в жизни привязанность, которая заставит вас забыть прошлое и даст вам изведать счастье в собственных детях, а не в чужих.

Гуго быстро поднял голову, и легкий румянец выступил на его щеках, а его огненный взгляд впился в глаза Валерии.

– Я понимаю, барон, что вы хотите сказать. Вычеркните из своей памяти всякое воспоминание обо мне, ищите другую женщину, которая бы наполнила вашу жизнь, так как я забыла вас, никакой отклик прошлого не согревает мою душу и не может быть вам утешением в настоящей скорби.

– Успокойтесь, я ни на что не надеюсь и ничего не требую, но позвольте мне вам сказать, что я никогда не переставал вас любить. Ни ваша измена, ни та ужасная минута, когда вас вырвали из моих объятий и повели под венец, ни время не могли уничтожить эту безумную любовь, а следовательно, ни одна женщина не может заполнить моей жизни. Я знаю, что ваше забвение прошлого и могила князя навсегда разлучили нас, но было время, когда вы любили меня больше Рауля. Скажите мне, что вы вспоминаете иногда минуты, проведенные нами во время грозы на острове, под тенистым дубом, и я склонюсь перед судьбой и буду влачить эту пустую, жалкую жизнь.

– Такие минуты не забываются, – ответила Валерия, то бледнея, то краснея. – Но как вы, Гуго, можете любить меня после всего зла, которое я вам сделала, после того, что я была женой другого?

Вельден провел рукой по волосам.