Салтыков - Сергей Мосияш

Ничего не скажешь, у ее величества прорезался незаурядный литературный талант, хотя в ее шкатулке лежала покаянная записка Алексея Орлова, в которой без всяких околичностей объяснялось, как все было в действительности.

Через день упокоившегося бывшего императора привезли в гробу в Петербург в Невский монастырь и установили в полутемной комнате для прощания с ним народа. Синяки на лице запудрили, горло закрыли офицерским шарфом и одели покойника в форму голштинского офицера, столь любезную ему при жизни.

Десятого августа его похоронили в Благовещенской церкви этого монастыря, и над гробом его проливал искренние слезы лишь престарелый фельдмаршал Миних, которого именно покойный воротил из ссылки.

И лишь по воцарении Павла Петровича — сына Петра III — ему были возданы императорские почести, а прах перенесен в усыпальницу русских государей — Петропавловский собор и положен рядом с женой его Екатериной II.

При жизни они ненавидели друг друга, но по смерти царственный сын заставил родителей лежать рядом. От мертвых возражений не бывает.

Гвардия помогла Екатерине прийти к власти, но для управления огромной державой требовались другие помощники, опытные управленцы, понаторевшие в государственных делах. Для нее самой все это было внове. Поэтому она постаралась на первых порах сохранить то, что было уже сделано, перетянуть на свою сторону даже своих вчерашних врагов.

Уж на что Миних, вдохновлявший Петра поднять против Екатерины армию, силой оружия отнять у нее престол, и тот был прощен и обласкан.

Сразу же после отречения Петра он явился к Екатерине и сказал:

— Я прибыл в ваше распоряжение, ваше величество.

— Но, кажется, вы хотели сражаться против меня? — спросила Екатерина.

— Да, ваше величество, — признался престарелый фельдмаршал. — Я хотел жизнь свою отдать за государя, вернувшего мне свободу. Но он не захотел этого, отказавшись от короны, а стало быть, и моих услуг. И теперь я считаю своим долгом сражаться за вас и уверяю вас, вы найдете во мне вернейшего слугу вашего.

— Я верю вам, Бурхард Христофорович, — улыбнулась милостиво императрица. — Но я не хотела бы сражаться, слишком дорого нам обходится война. На каком поприще вы б желали трудиться?

— Назначьте, ваше величество, меня начальником каналов и портов. В Рогервике[77]надо достраивать порт и гавань. Я еще у Петра Федоровича просился туда, но он не отпустил. А ведь это важнейший оплот против шведов.

— Будь по-вашему, Рогервик так Рогервик, — согласилась Екатерина.

И даже через несколько дней, когда умер Петр III, а Миних явился во дворец в трауре по нему и соблюдал его в течение трех месяцев, императрица не решилась упрекнуть старика в этом. Наоборот, вполне оценила его верность покойному.

Приспел в 1764 году час быть востребованным и Салтыкову Петру Семеновичу, отошедшему от дел воинских, кажись, навсегда.

Назначение его главнокомандующим при Петре III не очень ему нравилось, поскольку приказано было едва ли не миловаться-обниматься со вчерашним супротивником и даже уступать ему земли, только что отвоеванные большими трудами и кровью солдат. Кому это понравится?

Однако донесшаяся весть об отречении Петра была истолкована фельдмаршалом как сигнал к возвращению отданного и возобновлению прерванной войны.

Он было и начал возвращать. И немало удивился и раздосадовался, когда последовала из Петербурга команда: «Отставить. Вернуться на старые квартиры!»

— Перед солдатами совестно, — досадовал Петр Семенович, и для него это явилось главной причиной ухода в отставку.

Но вот призвали фельдмаршала в новый Зимний дворец, провели по беломраморной лестнице на второй этаж и через анфиладу комнат доставили к кабинету ее величества.

У высоких белых дверей просили обождать, Салтыков присел в кресло, бархатом обтянутое. И тут вышел из кабинета, гремя сапожищами, стройный, высокий Григорий Орлов, фаворит императрицы.

«Ну вот, в войну не слыхал о нем. Зато теперь…» — успел подумать Салтыков, как тут же был приглашен войти.

— О-о, Петр Семенович! — воскликнула императрица ласково. — Как я рада вас видеть. Садитесь, пожалуйста.

— Я постою, ваше величество.

— Садитесь, у нас разговор долгий. Или вы все еще серчаете?

— Как я смею, ваше величество?

— Серчаете, я знаю, мол, земли завоевали — отдать велели, снова взяли и опять отдавай. Или я не права?

— Так мне что, ваше величество? Я приказы исполняю. Перед солдатами неловко. Туды-сюды, туды-сюды.

— Что делать, Петр Семенович, не захотела я начинать с отмены мирного договора, тем более война и впрямь осточертела всем.

— Это верно, — согласился Салтыков. — Но получилось как-то, вроде зазря воевали, зазря все было, и Пальциг и Кунерсдорф. А ведь там немало солдатушек полегло, царствие им небесное. В том вроде и на мне вина. Спросит солдат: за что бились? А что я ему отвечу?

— Я понимаю вас, Петр Семенович, понимаю и сочувствую. Я ведь зачем звала вас. В губерниях ныне бог знает что творится, разбои и убийства. Хочу губернаторами посылать людей военных, способных хоть как-то навести порядок. Для того велела Елагину[78]составить «Наставление губернаторам». Вот он составил, мы отпечатали. — Императрица положила руку на стопку книжечек. — А вам, Петр Семенович, как герою войны, доверяю Москву.

— Москву? — удивился Салтыков.

— Да, да, вас назначаю генерал-губернатором Москвы, Петр Семенович. Тем более у вас, говорят, под Москвой и деревенька есть.

— Да. Марфино.

— Вот и отлично. Будет, где отдохнуть от городских забот. Ну как? Согласны?

— Я солдат, ваше величество. Исполнять должен любой ваш приказ.

— Вот я и приказываю вам стать хозяином Москвы, возьмите памятку. Прочтете. Кажется, Иван Перфильич ничего не упустил. Вам будут подчинены полиция, гражданские места, все должны вам слать рапорты, вы должны будете вести борьбу с разбоями и грабежами, не допускать утеснений, обид. Чтоб в вашем лице любой житель мог найти защитника и покровителя. А то ведь чуть что, все шлют жалобы сюда, к императору. Разве мне под силу все рассмотреть, а тем более решить справедливо. Вот пожалуйста, жалобу на вашу однофамилицу, некую Дарью Салтыкову, живущую под Москвой, в Подольском уезде. И чем прославилась — зверствует над своими дворовыми, судя по бумагам, насмерть забивает, обваривает кипятком.