Джузеппе Бальзамо. Том 1 - Александр Дюма

– Прекрасно; мне больше нечего желать.

– Очень рада.

– А патент полковника для моего сына?

– Его величество вручит вам его сам.

– А обязательство по оплате расходов на полк?

– В патенте это будет указано.

– Отлично. Теперь остался только вопрос о винограднике.

– Во сколько вы оцениваете эти четыре арпана?

– Шесть тысяч ливров за арпан. Это были прекрасные земли.

– Я выпишу вам вексель на двенадцать тысяч ливров, которые с теми двенадцатые, что вы уже получили, как раз составят двадцать четыре тысячи.

– Вот письменный прибор, – сказала графиня, указывая на названный ею предмет.

– Я буду иметь честь передать его вам.

– Мне?

– Да.

– Зачем?

– Чтобы вы соблаговолили написать его величеству небольшое письмо, которое я буду иметь честь продиктовать вам. Вы – мне, я – вам.

– Справедливо, – сказала де Беарн.

– Соблаговолите взять перо.

Старуха придвинула стол к креслу, приготовила бумагу, взяла перо и застыла в ожидании. Дю Барри продиктовала:

«Сир! Радость, которую я испытываю, узнав, что сделанное мною предложение быть крестной моего дорогого друга графини Дю Барри при ее представлении ко двору…»

Старуха вытянула губы и стряхнула перо.

– У вас плохое перо, – сказала фаворитка короля, – нужно его заменить.

– Не нужно, оно приспособится.

– Вы думаете?

– Да.

Дю Барри продолжала:

«…дает мне смелость просить Ваше Величество отнестись ко мне благосклонно, когда завтра, буде на то Ваше соизволение, я предстану перед Вами в Версале. Смею надеяться, сир, что Ваше Величество окажет мне честь, приняв меня благосклонно, как представительницу дома, все мужчины которого проливали кровь на службе у принцев Вашего высочайшего рода».

– Теперь подпишите, пожалуйста. Графиня подписала:

«Анастазия-Евгения-Родольф, графиня де Беарн»

Старуха писала твердой рукой; буквы, величиной с полдюйма, ложились на бумагу, усыпая ее вполне небрежно-аристократическим количеством орфографических ошибок.

Старуха, держа в одной руке только что написанное ею письмо, другой протянула чернильницу, бумагу и перо графине Дю Барри, которая выписала мелким прямым и неразборчивым почерком вексель на двадцать одну тысячу двенадцать ливров – чтобы компенсировать потерю виноградников, и девять тысяч – чтобы заплатить гонорар Флажо.

Затем она написала записку Бемеру и Бассанжу, королевским ювелирам, с просьбой вручить подателю письма гарнитур из брильянтов и изумрудов, названный «Луиза», так как он принадлежал принцессе, приходившейся дофину теткой, которая продала его с целью выручить деньги на благотворительность.

Покончив с этим, крестная и крестница обменялись бумагами.

– Теперь, дорогая графиня, – сказала Дю Барри, – докажите мне свое хорошее ко мне отношение.

– С удовольствием.

– Я уверена, что вы согласитесь переехать в мой дом. Троншен вылечит вас меньше чем за три дня. Поедемте со мной, вы испробуете также мое превосходное масло.

– Поезжайте, графиня, – сказала осторожная старуха, – мне еще нужно закончить здесь некоторые дела, прежде чем я присоединюсь к вам.

– Вы отказываете мне?

– Напротив, я согласна, но не могу ехать теперь. В аббатстве пробило час. Дайте мне время до трех часов; ровно в пять я буду в замке Люсьенн.

– Вы позволите моему брату в три часа заехать за вами в своей карете?

– Конечно.

– Ну, а теперь отдыхайте.

– Не бойтесь. Я дворянка, я дала вам слово и, даже если это будет стоить мне жизни, буду с вами завтра в Версале.

– До свидания, дорогая крестная!

– До свидания, очаровательная крестница!

На сем они расстались: старуха – по-прежнему лежа на подушках и держа рук) на бумагах, а Дю Барри – еще более легкокрылая, чем до прихода сюда, но с сердцем, слегка сжавшимся оттого, что не смогла взять верх над старой любительницей процессов – она, которая ради собственного удовольствия бивала короля Франции!

Проходя мимо большого зала, она заметила Жана, который для того, очевидно, чтобы никто не усмотрел чего-либо подозрительного в его столь долгом здесь пребывании, только что начал наступление на вторую бутылку вина.

Увидев невестку, он вскочил со стула и подбежал к ней.

– Ну что? – спросил он.

– Вот что сказал маршал Саксонский его величеству, показывая на поле битвы при Фонтенуа: «Сир! Пусть это зрелище скажет вам, какой ценой и какими страданиями достается победа».

– Значит, мы победили? – спросил Жан.

– Еще одно удачное выражение. Но оно дошло к нам из античных времен: «Еще одна такая победа, и мы проиграем».

– У нас есть поручительница?

– Да, но она обойдется нам почти в миллион.

– Ого! – произнес Дю Барри со страшной гримасой.

– Черт возьми, выбора у меня не было!

– Но это возмутительно!

– Ничего не поделаешь. Не вздумайте возмущаться, потому что, если случится, что вы будете недостаточно почтительны, мы можем вообще ничего не получить или же это будет стоить нам вдвое дороже – Ну и ну! Вот так женщина!

– Это римлянка.

– Это гречанка – Не важно! Гречанка или римлянка – будьте готовы в три часа забрать ее отсюда и привезти ко мне в Люсьенн. Я буду спокойна только, когда посажу ее под замок.

– Я не двинусь отсюда ни на шаг, – сказал Жан – А мне надо поспешить все приготовить, – сказала графиня и, бросившись к карете, крикнула:

– В Люсьенн! Завтра я скажу. «В Марли!»

– Какая разница? – сказал Жан, следя глазами за удалявшейся каретой. – Так или иначе, мы дорого обходимся Франции. Это лестно для Дю Барри.

Король, как обычно, вернулся ко двору в Марли.

Меньший раб этикета, нежели Людовик XIV, который во время придворных церемоний искал повода для проявления своей королевской власти, Людовик XV в каждом кружке придворных искал новостей, до которых был охоч, и особенно разнообразия лиц – это развлечение он предпочитал всем остальным, тем паче если эти лица были приветливыми.

Вечером того дня, когда состоялась только что описанная нами встреча, и через два часа после того, как де Беарн, согласно своему обещанию, которое на сей раз она сдержала, расположилась в кабинете графини Дю Барри, король играл в карты в голубом салоне.