Эрос невозможного. История психоанализа в России - Александр Маркович Эткинд

педагогами-марксистами. Наблюдатель констатировал, что среди педагогов «сдвиг в сторону революционной идеологии совершается гораздо более ускоренным темпом, чем среди прочих слоев интеллигенции, представители которой замкнуты в узком кругу изолированной практики». К этой аудитории, которая и составит вскоре основной «кадр» педологии, Залкинд обратился с невероятно эклектичной программой, которая была с воодушевлением принята. Обозреватель «Красной нови» воспринимал программу Залкинда так: «…социогенетическая биология в соединении с учением о рефлексах, при осторожном использовании ценнейшего ряда фрейдистских понятий и отдельных его экспериментальных методов сильно обогатят биомарксистскую теорию и практику» (там же). Специальной резолюцией съезд приветствовал доклады Залкинда как «последовательный социологический анализ ряда неврологических, психопатологических и педологических проблем в свете революционной общественности».

В конце 1927 года состоялся Педологический съезд. В своей речи Залкинд пытался представить платформу, на которой могли бы консолидироваться все две с половиной тысячи участников съезда, представляющие несколько разных научных областей и несчитаное количество теоретических ориентаций. Среди этих тысяч были, несомненно, и психоаналитики, которые в условиях беспрецедентного ужесточения социального контроля и подрыва всего, что могло напоминать частную практику, находили государственную службу в школах и других учреждениях Наркомпроса.

В апреле 1928 года начала работать Комиссия по планированию исследовательской работы по педологии в РСФСР при Главнауке Наркомпроса; ее председателем был назначен Залкинд. В этом же году начинает выходить журнал «Педология» под его редакцией. В 1930 году Залкинд проводит Съезд по изучению поведения человека, претендуя уже на роль идеолога всей совокупности наук о человеке. Его доклад на этом съезде под названием «Психоневрологические науки и социалистическое строительство» заслуживает особого внимания: в педологии «великий перелом» начался с этого доклада.

За 12 лет советской власти, констатирует Залкинд, в стране вырос новый массовый человек. Мы видим его в нашем хозяйстве, где он проявляется неиссякаемой творческой инициативой, в военном деле, в воспитательной работе, в искусстве, даже в науке. С колоссальным трудом этот новый массовый человек пробивается через наше образование, потому что он пущен в творчество без научной системы. Революционная эпоха создала его кустарным способом, но побеждает он изумительно. Плохо, однако, что психоневрологические науки не оказывают никакого содействия новым массам. Между культурной революцией и психоневрологией образовались ножницы. Необходимо создать массовую психоневрологическую литературу, массовую консультацию, массовый инструктаж. Всего этого нет, а со стороны авгуров психоневрологии идут зловещие предостережения: до массовой работы наша наука еще не доросла. Руководящие органы нашей партии ведут кадровую и воспитательную работу, а наука положительных указаний в этой области не дает. Наоборот, мы слышим даже отрицательные указания, угрозы в адрес массового нового человека. Совершенно очевидно, заключает Залкинд, что основная часть всей психоневрологии не делает того, что необходимо для революции.

Трудно судить сегодня, насколько вынужденной была начатая Залкиндом кампания. Идеологическая борьба на два фронта к этому времени уже была объявлена, но еще далека от кульминации. По своей агрессивности доклад Залкинда, пожалуй, опередил свое время. Но в конце 1930 года Психологический институт в Москве был преобразован в Институт психологии, педологии и психотехники. Залкинд сменил Константина Корнилова на посту директора института.

Осиновый кол в могилу советского фрейдизма

В отличие от «нового массового человека», у Залкинда было прошлое, и от него теперь нужно было отречься. Людям этого статуса не было позволено забыть свою биографию, не могли они и заставить других забыть о ней. Положение позволяло лишь по-новому интерпретировать прошлые ошибки, что не освобождало от страха перед теми, кто имел право дать им собственную оценку.

Главное пятно на жизненном пути Залкинда – «фрейдизм». Его самоанализ в этой части нестандартен и психологически любопытен. Я, говорил Залкинд, «объективно способствовал популяризации фрейдизма в СССР в 1923–1925 годах, а по инерции и позже. Но я вкладывал во фрейдизм свое особенное понимание, которое на самом деле было полным извращением фрейдизма. Однако я продолжал называть свои взгляды фрейдизмом, и это соблазняло „малых сих“».

Я всегда, вспоминал Залкинд, пытался обосновать «чрезвычайную социогенную обусловленность, пластичность человека и человеческого поведения», отстаивать понимание личности как «активного, боевого, творческого начала». Но в старой, реакционной психоневрологии и психологии Залкинд этого не находил. «Наткнувшись в 1910–1911 годах на Фрейда, я, казалось мне, отыскал наконец клад. В самом деле, фрейдовская личность горит, борется, динамична, отбирает, проводит упорную стратегию, переключает свои целеустремления, свои энергетические запасы и т. д. Одним словом, опустошенное, дряблое „я“ старой психоневрологии Фрейдом наконец выбрасывается вон из науки (так казалось мне тогда)». Залкинду, видимо, можно в этом поверить: именно так воспринимала Фрейда романтически настроенная молодежь в годы его наибольшей популярности в России, и эти чувства даже через 20 страшных лет остаются не чужды Залкинду. «Я брал у Фрейда новую, свежую, действенную часть личности в качестве ведущей».

Конечно, на деле Залкинд был далек от фрейдизма, и здесь он субъективно честен: достаточно вспомнить его 12 заповедей половой жизни. Но нормальное для ученого развитие взглядов своих предшественников в соответствии с личными интересами невозможно для Залкинда и его окружения. Его «самокритика» менее всего похожа на обычные для ученого воспоминания о том, как он думал раньше, как думает теперь, кому и чему он обязан эволюцией своих взглядов. Это и не игра в покаяние. По искренности тона чувствуется, что Залкинд относится к тому, что говорит, как к важнейшему для себя действию: от того, поверят ли его раскаянию, зависит его судьба.

Я соблазнил малых сих. «В этом большой вред моей „связи“ с фрейдизмом и доля вины за остатки фрейдовской популярности у нас». «Укрепление диктатуры пролетариата вбивает – и навсегда – осиновый кол в могилу советского фрейдизма».

Люди старой школы не соглашались с этой вампирской метафорой и вообще не понимали магического смысла того, что делал Залкинд. Крупская, например, вдруг стала защищать Фрейда: не стоит, мол, перегибать в другую сторону, бессознательное играет свою роль в жизни. Но дело было сделано. Добавить Залкинд не может почти ничего. Его новая методология объявляет: «Мы становимся из рабов научных приемов их хозяевами». Основную массу научных исследований должны составлять работы краткосрочные, «быстро дающие определенные выводы для ближайшего отрезка времени». Это, торжествует он, «звучит как переворот в так называемой этике научной работы».

Все было бесполезно. В 1932 году Залкинд перестает быть директором Института психологии, педологии и психотехники (его, занимавшего этот пост не более года, сменяет Виктор Колбановский) и главным редактором журнала «Педология». Самому журналу, впрочем, тоже остается жить всего год. В 1936 году Арон Залкинд умирает от инфаркта, ознакомившись с Постановлением ЦК «О педологических извращениях».

Те самые дети