Одиночество в сети. Возвращение к началу - Януш Вишневский

крайней мере официально, стала взрослой, он решил покончить с трауром. И сделал это так же глупо, как и бабушка Сесилия.

Потому что любовь часто сводит с ума. В нашей семье любовь сделала это два раза подряд. Впрочем, пожалуй, три. А третий раз – а в сущности он был первым – когда любовь лишила ума женщину, родившую меня, и началась вся эта трагическая серия несчастий. Жена и мать влюбилась в мужчину. Эта любовь случилась очень некстати. Уже после обета, самого главного, перед Богом, который она дала в церкви моему отцу. И в каком-то смысле также и мне. Ведь решение о зачатии и рождении ребенка – это тоже обет. Пожалуй, самый важный в жизни. Что она будет с ним, пока он будет беспомощным, будет дарить ему свою близость, будет верна этой клятве.

Но мать нарушила ее. Я, конечно, не могу вспомнить того момента. Я даже не заметила, как она однажды отлучила меня (я узнала это от Сесилии) от своей груди, и папка начал кормить меня из бутылочки. То, что она бросила меня, ее отсутствие, стало болезненно ощущаться только годы спустя. Зато внезапный уход отца – это… Это было жестоко. Он бросил меня, а затем так же жестоко за ним последовала и Сесилия.

Три раза меня бросали, потому что любили кого-то больше, чем меня…

Столько всего нахлынуло, что совсем забыла, о чем собиралась писать, даже не помню, рассказала ли я тебе, что утром первого сентября ездила на велосипеде на кладбище?

Если не писала, то пишу сейчас: ездила. Помянуть, вернуться к нему мыслями и поплакать. А это сделать можно вроде как везде. Зная тебя, предположу, что ты именно так и подумал, и сказал бы. Вот и я тоже в первый момент так подумала. Но потом из меня поперло все мое язычество. Я почувствовала, что должна быть рядом с могилой, чтобы ощутить связь с покойником.

Зажгла лампадку. Вскоре к лампадке подлетел воробей, схватил клювиком спичку и улетел. Не кажется ли тебе, что это знак? Или просто голодная птичка перепутала спичку с хлебной корочкой?

С кладбища я вернулась в отель. Подумала, что все это я смогу перепахать работой. И свою печаль тоже. Но получилось так, что компьютер сыграл мне какую-то мелодию, и печаль снова сломала мой лемех. По волнам мелодии поплыла ложь: «Мне говорили, что будет легче, что все со временем пройдет». Подлая ложь, но так красиво спето, что я откупорила вино и села писать тебе. Сил думать у меня не осталось, а если немного и есть еще, то только на то, чтобы чувствовать.

Я скучаю по тебе. Я уже давно скучаю по тебе, но сейчас, прямо сейчас, я чувствую, что это похоже на приступ почечной колики. Если у тебя не было такой колики, то ты даже не знаешь, что у тебя есть почки.

Я хочу, чтобы ты обнял меня. Крепко-крепко. Но только на несколько минут. А потом чтобы раздел меня. Не торопясь.

Сегодня я бы предпочла не торопясь, а не так, как обычно. Сама удивляюсь своей наивности. После всего этого времени и при таком голоде это было бы невозможно. Я, наверное, схожу с ума. К счастью…

Я украла у тебя рубашку. Голубую. Прижимаюсь к ней, когда просыпаюсь утром.

Люблю тебя.

Без памяти.

Твоя Надя

P.S. Знаешь, влюбленные женщины гораздо лучше в постели…

@19

Вернувшись из Нью-Йорка, она поняла, что не работает, а тянет лямку. Ее не было всего пять дней, а все уже смотрели на нее, будто она вернулась после пяти месяцев пребывания в санатории и теперь должна каяться. А в результате – несколько сотен непрочитанных мейлов в почтовом ящике, несколько десятков сообщений, записанных на телефон, куча бумаг на подпись – и все должно быть сделано «еще вчера». Не думала, что человек может выполнить столько работы всего за несколько дней.

Она появлялась в офисе рано утром, домой возвращалась около девяти вечера. Иоахим уже ждал ее с ужином. Иногда, придя на работу, она обнаруживала в своей сумке пластиковые контейнеры с салатом, тюбики с соусом, вилочки, салфетки. И каждый раз свой любимый малиновый коктейль. Иоахим допускал, что у нее может не оказаться времени на обед, так что незаметно совал ей все это в сумку.

Каждый раз она выставляла все это на своем столе и тянулась за телефоном. Хотела поблагодарить его. Сказать, какой он нежный, заботливый, щедрый, любящий. Но прежде, чем успевала набрать его номер, всегда что-нибудь да происходило. Писк компьютера, возвещавший прибытие нового мейла, стук в дверь, взгляд на яркий листочек с важной информацией, приклеенный ее секретаршей к краю монитора. В результате она не звонила, не благодарила, а потом, занятая чем-то более важным, и вовсе забывала.

Она не могла выдавить из себя нежность, и нежность Иоахима становилась для нее обузой. Она не помнит, когда перестала любить своего мужа. Даже когда много лет назад изменила ему в Париже, она наверняка все еще любила его. Тогда это была реакция на его безразличие. Она жаждала его интереса, восхищения, страсти. Любящие молодые замужние женщины, которые стали неинтересны мужьям, поступают так, потому что постоянно помнят, как это было в начале, и хотят, чтобы у них было точно так же, как и тогда. И находят все это, ненадолго. В начале каждого нового романа в первые несколько ночей – это как пара брачных ночей подряд. Но после каждой такой «брачной» ночи всегда приходилось вставать утром и потихоньку покидать отель.

Ее это миновало. Кстати, ее первая брачная ночь с Иоахимом была лишена буйства: она наконец-то смогла выспаться и отдохнуть от свадебного стресса. Вместо того, чтобы наслаждаться своим самым важным днем в жизни, они с Иоахимом волновались, достаточно ли будет у дядюшек-тетушек и всех прочих родственников, имен которых они даже не знали, водки в рюмках, хватит ли всем жаркого, не остынет ли борщ, пока его разольют по тарелкам и подадут гостям.

Она так устала от всего этого, что проспала свою брачную ночь как сурок. Потом был Париж, а после Парижа, когда родился Якуб, страсть в ней угасла. Любовь, нежность, близость и самореализацию она нашла в материнстве. Иоахим уверял – но она поняла это слишком поздно, – что для женщины главное – ощущение безопасности. Во всем. И так до сегодняшнего дня. В