Там, где нас есть - Борис Мещеряков

Инке, моей жене

Человек ко дню своего появления на свет получает полностью оборудованный для жизни мир. Плох он, этот мир, или хорош, человек пока не знает, но, в сущности, у него всего один явный недостаток. Он устроен другими.

Достигнув с возрастом понимания, в чем, собственно, недостаток мироустройства, человек начинает совершать попытки приспособить мир к своим собственным потребностям. Для усовершенствования мира имеется несколько доступных человеческому уму и силам способов. Например, человек может осознать, что мир в целом никуда не годится, и начнет затевать глобальные проекты, вроде поворота северных рек или мировой революции, не к ночи она будь помянута. Человек, понявший, что мир никуда не годен, попутно может осознавать, что для полного переустройства ему просто не хватит времени, и заняться переделкой по своему разумению частей мира, непосредственно к нему самому примыкающих. Человек также может внезапно осениться гениальной догадкой, что мир совершенен в меру совершенства к нему отношения, и заняться усовершенствованием себя и своего миропонимания.

Не буду останавливаться на способе, наиболее симпатичном мне лично, а только замечу, что у всех вышеупомянутых способов переустройства мира имеются недостатки, порою существенные. А порою и чреватые катастрофическими последствиями. Описывать их лень, достаточно упомянуть, что мировая революция неизбежно приводит к мировому же смертоубийству, а личное самоусовершенствование может привести к образованию мировых религий, из-за чего тоже нередко случается смертоубийство.

Суть же в том, что интересы разных людей в совершенствовании мира пересекаются, накладываются, суммируются, вычитаются, в результате чего происходит общемировая путаница и неразбериха. И эти последние только подогревают стремление к усовершенствованию миропорядка у все новых наблюдателей за процессом творящегося усовершенствования.

Отсюда вывод. Вернее, их несколько.

1. Что с миром ни делай, он не становится для нас лучше.

2. Поскольку он не становится лучше, ясно, что он делается хуже.

3. Раз он делается хуже, то жить в нем становится все тяжелее.

4. Раз мир все хуже, то когда-нибудь он докатится до границы возможности в нем существования.

5. Раз эта граница достижима, она неизбежно будет достигнута.

6. Приняв во внимание вышеизложенное, становится ясно, что надо чего-то в мире поменять, чтоб максимально оттянуть наступление конца света.

Может показаться, что мы очень удачно уткнулись в логический тупик, из которого не видно никакого выхода. Но эта видимость только кажущаяся.

Действия каждого человека, направленные на изменения мира в лучшую сторону, но ухудшающие ситуацию в данный момент, создают одновременно и необходимую для будущих изменений почву недовольства. Расширяя масштаб будущих необходимых усовершенствований, они не дают человечеству загнуться в тишине и скуке неизменного и ограниченного райского сада.

И, наверное, это хорошо. Или плохо.

Но, в любом случае, похоже, что так и надо.

Ужасные слова, если вдуматься. А вдумываться как раз и не надо, примем на веру.

На веру приняли, а теперь будем сами себе объяснять, что под этим поняли.

Да, правду сказать, мало что поняли, но одно несомненно. Теперь прикованы, приплавлены друг к другу, как железные чушки, как сиамские всю жизнь лицом к лицу близнецы. У нас теперь на двоих одно кровообращение. И ежели припрет, то будем отстреливаться до последнего и тащить на себе своего неотрывного спутника, постанывая от невозможного напряжения, в безопасное место. И там зализывать друг другу раны, надеясь на чудо, ибо умри один — и уж другому не выжить, не перенесет операции отсекновения своих неживых пятидесяти процентов клеток, включая нейроны и нервные окончания… Несвобода — это не то слово. Каторга и мука. А иначе нельзя, только с этой точки можно перевернуть землю или удерживать ее в существующем шатком равновесии. Вот такой круговорот жидкостей тела в природе, такие сообщающиеся сосуды. Пока вся алая влага не вытечет из нас до последней капли, не впитается в кирпично-бурую пыль и не испарится затем в безжалостное синее небо. Без выбора, без надежды. Пока не разлучит нас смерть.

Преимущество молодости — чувствовать себя бесконечным. Бесконечны возможности и время для их реализации. Счастье необозримо, горе беспредельно, любовь вечна, дружба до гроба. Все братья-сестры. С возрастом все это сдавливается, сжимается и усыхает. Шагреневая кожа.

Друг утром звонил. Из вечных. В сущности, один из последних оставшихся. Могикан. Руина героической эпохи. Собственно, он звонил с рождением поздравить, ничего плохого не хотел, а вовсе наоборот.

Зацепился языками с ним, и получается, что обругал человека. То есть не то чтоб прямо обругал, излил скорей свое недовольство эпохой, местом рождения, возрастными изменениями с нами всеми. Самое обидное, что мы с ним всегда так, зацепимся и спорим до хрипоты, до драки, в какой-то момент обнаруживая, что с жаром доказываем друг другу одно и то же. На кой, спрашивается? Наехал на него, что в гости не дождаться, на его скорей риторический вопрос, когда я к ним. Ага, говорю, а сам-то чего, и все такое… Да, в общем, все из-за того, что чувствовать стал подвирание в разговорах с друзьями-соратниками. Ну зачем им это? Не могу понять, на кой им все эти песни об их должностях, и доходах, и знакомствах с могучими, и прочих несущественностях, если они знали и знают, что для меня в них важней просто их наличие в существующей реальности. Или уже не знают? Сомневаются?

Или в себе сомневаются, а не во мне? Или им тоже надо за что-то зацепиться, чтоб тверже стоять на ногах в сжимающемся кольце тьмы и неизвестности? Так я ж вот он? Нет, не кажусь я им уже достаточной опорой, хотя кто ж тебе в таком сознается?

Все попуталось на хрен. Получается, что, как стоял в одиночестве в центре мироздания, так и стою, только места и времени для маневра сильно убавилось. Обидно, да?

А когда-то казалось, что оно так все и останется. Мы — молодые, мы — честные, мы — умные, мы — талантливые.

Мы — вечные.

Стал меня преследовать сон.

Снится, что была война и меня убили, и жена сгинула невесть в каких военных событиях, и мои дети, рожденные в любви, одетые теперь в приютскую серую одежду, продолжают жить, грызя бедную сиротскую пайку, меняясь и превращаясь в волчат в стае им подобных бедолаг. Постепенно стирая в своей памяти черты меня, и жены, и друг друга, ибо разделены неведомой прихотью неведомого закона.