Там, где нас есть - Борис Мещеряков

Бабка моя Ида говаривала, что есть вещи пострашнее смерти. И я не спорил, ибо ей ли не знать, как выглядит смерть и то, что еще хуже, — после ее непрерывного трехлетнего бегства от смерти и того что похуже сначала из-под Житомира в Брянскую область, потом в Казань, потом за Урал и далее до самой Совгавани, с моей пятилетней матерью на руках и годовалой теткой Софой, с извещением о без вести пропавшем под Киевом деде моем Моисее, красавце и балагуре, гордости обувной фабрички в местечке Трояново, которого уже никогда не будет рядом с ней, и отныне она одна должна беречь и спасать своих двух красивых маленьких девочек. Которые там, на Дальнем Востоке, и вырастут, и моя мать познакомится с моим отцом, сыном военного моряка, и они вместе приедут в середине пятидесятых на материк, где в середине шестидесятых появлюсь на свет я, на черноземных просторах, а в середине семидесятых оба моих родителя навеки упокоятся в богатой воронежской земле, оставив меня с сестрой на попечение родителей отца.

Бабка Ида знала, что говорила, пережив свою старшую дочь, которую с таким трудом, в таком смертном ужасе она тащила подальше от гибели в гетто, от голодной смерти в эвакуации, от возможных других, случайных и ожидаемых, опасностей на своих нешироких плечах. Но вот я жив, и жива моя сестра, и я — счастливый папочка двух шумных и нахальных спиногрызов, которые меня любят и побаиваются, хоть и не очень, правду сказать, а я на них ору и обзываю сволочами и кровопийцами, не дающими мне ни минуты покоя и тишины и заставляющими и во сне холодеть и замирать от страха, который страшнее и неподъемнее страха смерти, и молиться, чтоб она не наступала, пока они еще так уязвимы и так неспособны за себя постоять и не могут самостоятельно за себя решать, и прокормиться, и не забывать меня долго-долго, хоть я и не властен над тем, а Тот, Кто Властен, может меня и не послушать.

Почему в мире столько музеев, выставочных залов, презентаций, демонстраций и автосалонов? Потому что люди любят что-нибудь рассматривать. Почему в мире столько всяких знаменитостей? Потому что интересней всего рассматривать себе подобных, которые чем-то и где-то прославились и этим отличаются от тех, кто их жадно разглядывает.

Люди силятся понять, что же отличает этих, с виду самых обычных, но все же прославленных людей от них самих. Понять не удается, и простые граждане с интересом таращатся на других граждан, знаменитых, и сравнивают, и сравнивают, и сравнивают, и сравнивают их с собой. Крутятся перед зеркалом, сравнивая улыбку, прическу, осанку, пиджаки, колготки, повороты головы, улыбки. Читают знаменитые биографии, вникают в хитросплетения чужих личных жизней, в чужие тараканы в башках, в чужие слезы и нервические смешки.

Нет, никаких отличий не находится, они такие же, как мы, из того же материала. Они так же болеют, влюбляются, спиваются и умирают. Их похороны транслируют на весь мир и обсуждают во всех печатных изданиях и поминают к подходящим и не очень случаям.

И все же они — не мы. Они бесконечно от нас далеки, они живут не только на другой планете, а даже в другой реальности и, появляясь среди нас, обдают нас ветром иных космических измерений, позволяют понаблюдать за своими повадками и кормлением, восхититься красотой оперения и необычностью брачных танцев.

Они привлекательны и отталкивающи, потому что опасны, они могут укусить и даже затоптать. Навроде крокодилов.

Поэтому люди смотрят на живых крокодилов и задумываются о смысле жизни, разнице в метаболизме и схеме питания и — нет, не завидуют, а просто прикидывают, как бы они интересно могли пожить, оказавшись в чужой, чешуйчатой, шкуре.

Представляя себя в детстве взрослым, таким примерно, каким стал сейчас, я думал, что никогда мне не случится быть бородатым, толстым и обремененным семейством мужиком, живущим в далекой от места моего рождения экзотической и даже загадочной стране. Но с чего б мне начать, я не знал. Это было обидно, ибо не имелось отправной точки для взросления.

Тогда я подумал, что старт должен быть бурным, и решил: я совершу нечто выдающееся и начну становиться таким, как мне нравится. Не суть важно, что, важно, что выдающееся. И буду стоять в черном смокинге в огнях прожекторов и принимать поздравления. С этого момента, думал я тогдашний, и начнется моя настоящая жизнь. Жизнь, в которой я отращу бороду, рубленые скулы, начну нравиться девушкам и обзаведусь семейством. А также, возможно, перееду на жительство в какую-нибудь далекую и экзотическую страну.

Но случай совершить нечто выдающееся все никак не представлялся, и я постепенно обзавелся бородой, влюбленной в меня чудесной девушкой, на которой чуть позже женился, связанными с семьей заботами и постепенно перебрался туда, где я сейчас и шлепаю по клавиатуре, набирая эти строки.

Это я все к тому, что кажущееся недостижимым без какого-то толчка извне само собой становится объективной реальностью, а необходимый толчок может так и остаться пустым измышлением.

А еще к тому, что какая, в сущности, разница, каким образом свершится желаемое?

Предполагается, что личный опыт — это некий набор ответов на интересовавшие вопросы. Мы ими интересовались, так и сяк их разглядывали, получили ответы. И чего нам с ними теперь делать? Понятно же, что большинство ответов, нами полученных, одноразового применения. Например, что вы будете делать с ответом на вопрос, как себя вести, когда вы впервые оказались в постели с женщиной? Или с ответом на вопрос, какой леший принес вашу тещу к вам в пять утра? Или еще вот полезный опыт. Как отреагирует ваш начальник на предложение отправиться в задницу вместе со своей занюханной конторой?

То есть, по большому счету, может, исходное утверждение и верно, но оно мне не нравится. Потому что ставит под сомнение смысл и пользу от приобретения опыта. А он должен быть. Природа не терпит пустоты и бессмысленности, и даже пустота в некоторых головах имеет какой-то смысл.

Долго я думал, на кой он, в смысле опыт, может понадобиться, и пришел к некоторым выводам, показавшимся мне интересными.

Мы не задаемся вопросами, чтоб получить на них ответы. Скорее наоборот, мы, получая ответы, учимся задавать вопросы. То есть наши предыдущие игры в вопросы-ответы предназначены для накопления и уточнения вопросов. Вот их-то, как следует накопив, мы и должны передать потомкам, чтоб они в свою очередь продолжали оттачивать искусство спрашивать.

Может возникнуть вопрос, а на кой искусство спрашивать, ежели ответы не имеют никакого значения даже для нашей собственной жизни, не то что для жизни человечества в целом?

Я лично предполагаю, что это нужно для очерчивания картины мира, доступной для изучения. Накапливая вопросы, мы делаем эту картину шире, следовательно, расширяем и мир, способствуя таким образом выполнению Божьей задачи по его созиданию.

Сложно вот так сразу признать себя побежденным. Вроде и пары секунд не лежал на этом холодном забрызганном потом и слюной полу, а твоя жизнь уже безнадежно изменилась. И изменилась, как водится, к худшему. Ритм нарушился, драйв потерян, и теперь придется привыкать жить по-другому. Как? Пока неизвестно, ты ж не закоренелый неудачник, а просто не выдержал удара и внезапно захотел прилечь. Как-то не сообразил, что место для короткого отдыха не совсем подходящее. Да чего там, потерял на мгновение способность соображать, вот и представилось, что вокруг травка, а над головой солнышко, и где-то неподалеку мама и папа, и все живы-здоровы и никогда не умрут. А когда сообразил, где ты и кто ты, то было уже поздно что-либо менять и делать вид, будто ничего не случилось. Все уже закончилось, и те, кто на тебя поставил, уже покидают зал, матерно ругаясь и обиженно шаркая ботинками. А ты не совсем еще вернулся и не совсем еще понял, что случилось. А случилось то, что иногда случается, и ничего в этом нет особенного. Просто отсюда кончился подъем, а начался — спуск, и возможная ранее только в теории твоя собственная смерть стала реальностью, и дальше уже не будешь так остро и мучительно удивляться, просто признать это сразу так вот сложно.