Кадуцей - Давид-Анастас Максимов

Давид-Анастас Максимов

Кадуцей

"Рожденный ползать умеет плавать"

Совергон

Самому себе и всем, кто поддерживал

Крыша

Холодный весенний рассвет. Мы сидели на крыше одной из типичных для советской России многоэтажек. Радовало, что на прошлой неделе мы все-таки соорудили здесь некое подобие укрытия и что у нас было хотя бы несколько раскладных стульев. Приятное мартовское солнце, хоть и только восходящее, одаривало теплом.

— Видишь? Как и обещал, встречаем вместе рассвет, — сказал я и, взяв из ее холодных бледных рук сигарету, затянулся. Она ничего не ответила, лишь улыбнулась. Ее бесконечно красивая улыбка завораживала меня все больше и больше, морщинки и та пара родинок на правой щеке уже были настолько мне приятны, что я просто не мог отвести взгляд. Ветер трепал ее каштановые волосы, а в зеленых глазах наконец читалась радость.

Мне было приятно осознавать, что мы сейчас одни, буквально одни: никто в мире не знает о том, что мы сейчас так беззаботно сидим вместе на этой панельке и курим. Однако никакое счастье не может длиться дольше мгновения. Я заметил на предплечье девушки, с которого спал ее любимый синий свитер, новые ожоги поверх всех старых шрамов. Она начала смеяться, а мое лицо сразу изменилось — его поразила гримаса ужаса, в глазах на секунду потемнело. «Нет, нет, нет, только не сейчас, только не опять», — пронеслось в моей голове. — «Пусть хотя бы раз это закончится по-другому». Ее смех сменился пронзительным звоном, и я с трудом открыл глаза.

Потолок. Старый и прогнивший. Я снова проснулся, и снова в своем общежитии. Моя рука упала на диван — это должен был быть удар, но у меня не было ни сил, ни желания портить мебель. Я скинул с себя плед и, медленно поднявшись, побрел на кухню.

По пути вновь невольно окинул взглядом свое место жительства. Раньше за такую комнату в общежитии студенты были готовы глотки вырывать: тут был и диван-раскладушка зеленого цвета, который уже давно, правда, стал серым, с кучей пятен и следами от сигарет, и относительно неплохие настенные часы, которые монотонно отстукивали каждую секунду, так еще и своя отдельная кухня. Но я, конечно же, не сразу тут оказался. На первом курсе, я, как и все, жил в стандартном общежитии для новоиспеченных студентов, однако за закрытие первого года на отлично и некую помощь кафедре был переселен подальше от своих сокурсников, что не могло не радовать.

Придя на кухню, я исполнил свой ежедневный унылый ритуал: чашка кофе, пара таблеток, надпись «противопоказано курящим», сигарета. Не сказать, что, глядя на все то, что творилось у меня в комнате я чувствовал себя комфортно, однако я никак не мог заставить себя прибраться: убрать все разбросанные по комнате вещи и помыть всю ту посуду, что также оккупировала мое жилище, — виделось мне скорее пыткой, нежели обязанностью. Кроме того, мое общение с одногруппниками походило больше на метание стрелок, но, по правде говоря, мне и не особо нужно было с ними общаться, а значит и гостей у меня не бывало.

Я достал телефон и посмотрел на часы, хотя это можно было и не делать, и так было понятно, что я опоздал: за окном было светло, при этом на улице стоял январь, а это значило, что день длится, от силы часов шесть, и это объективно не те шесть часов, во время которых начинается учеба. Я оделся и побрел на улицу — мне нужно навестить отца.

Путь до кладбища был не близок, однако только здесь я чувствовал себя в безопасности и лишь здесь мог не думать о ней. Улица сменяла улицу, мое тело не спеша тащило меня в сторону трамвайной остановки, в то время как мое сознание уже давно покинуло тело. Я вновь размышлял и размышлял, но мои раздумья так ни к чему и не привели, а я уже оказался в знакомом месте.

Легкий холодок приятно щекотал кожу, заставляя иногда поежиться. Ряды серых и черных могильных плит и редко торчащие кресты нагоняли привычную атмосферу уныния и спокойствия, заставляя меня вспомнить каждый из прошлых своих приходов сюда. Снег оккупировал все вокруг и пробираться сквозь зыбучую смесь воды и льда было тяжеловато. Медленно подойдя, я протянул руку и смахнул с каменного надгробия накопившийся с моего прошлого прихода снег.

— Привет, пап…

Каждый раз, оказываясь здесь, мне становилось жутко. Никогда не мог поверить в то, что такой сильный и поистине достойный человек погибнет.

— Прости, я все еще не бросил курить… И не съехал из этой общаги… Прости меня, пожалуйста…

Я упал на колени… Снова, я снова расплакался. Отец всегда говорил, что когда он умрет, то по нему не стоит скорбеть, нужно лишь навещать его и рассказывать новости. Но он был мне слишком дорог, он буквально создал лучшего меня, я был хорошим только благодаря ему. На моем лице непроизвольно появилась улыбка.

— Уверен, что если бы ты увидел меня, то был бы очень недоволен, тебе ведь никогда не нравилось, как я себя корю и ненавижу.

Я поднял взгляд и прочитал надпись на его надгробии. Не счесть сколько раз я видел эти буквы, сколько раз читал этот текст, но в этот раз что-то было не так. Я не мог понять, что именно, но мое тело бросило в дрожь, а на лбу проступил холодный пот. Поднявшись и постаравшись успокоиться, я направился прочь отсюда, здесь больше не было безопасно ни моему сознанию, ни мне самому.

Оставшуюся часть дня я бродил по городу. Пешеходы, машины, снег — все они стали неотъемлемыми атрибутами моей жизни. После смерти отца, которая ознаменовала уже третьи похороны в тот год, я с трудом мог общаться хоть с кем-то: было просто невыносимо смотреть в глаза или поддерживать разговор, а спектр моих эмоций стремительно приближался к минимуму. Однако именно благодаря этому я убедился в том, что, кажется, единственный в моей жизни друг — это Артем.

Короткие блондинистые волосы, серьезный взгляд и постоянное легкое недовольство в его мимике тепло отдавались в моем сердце всегда. Как всегда, он был без шапки и, казалось, в не самой теплой куртке, однако каким-то образом он умудрялся не заболеть.

Артем подошел ко мне, сидящему после полуночи в парке на скамье и протянул сигарету.