Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

Тогда Пердикка в свою очередь спросил его, когда он хочет, чтобы ему присудили божеские почести; он ответил: «Когда вы сами будете счастливы». Это были его последние слова: скоро после этого он скончался.

Квинт Курций, X. 5

Ребенка разбудили сжавшиеся на его теле кольца змеи. На мгновение он испугался; гладкий пояс затруднил дыхание, нагнал дурной сон. Но, едва проснувшись, он уже понял, в чем дело, и тут же просунул обе руки под плотный обруч. Тот подался, мощно оплетающая спину мальчика лента напряглась, потом вытянулась. Голова змеи скользнула вверх по плечу, к шее, и ребенок почувствовал у самого своего уха трепещущий язык.

Старомодный ночник, разрисованный фигурками мальчиков, катающих обручи и наблюдающих за петушиными боями, слабо горел на подставке. Сумрак, в котором ребенок заснул, рассеялся; только холодный резкий свет луны падал сквозь высокое окно, пятная желтый мраморный пол голубым. Он отдернул одеяло, чтобы взглянуть на змею и удостовериться, что та безобидна. Мать говорила ему, что пестрых змей, чьи спины похожи на тканую кайму, не следует трогать. Но все было в порядке, змея оказалась бледно-коричневой с серым брюшком, гладкой, как полированная эмаль.

Когда ему исполнилось четыре — почти год назад, — для него сделали детскую кровать в пять футов[1]длиной; но ножки были низкими на тот случай, если бы он упал, так что змее было легко заползти наверх.

В комнате все спали: его сестра Клеопатра в своей колыбели, рядом с няней-лаконкой, и ближе к нему, на кровати получше, из резного грушевого дерева, его собственная няня Хелланика. Наступила, должно быть, полночь, но он все еще мог слышать голоса поющих в зале мужчин. Пение было громким и нестройным, певцы проглатывали окончания строк. Ребенок уже научился распознавать причину.

Змея была секретом, его ночной тайной. Даже Ланика, лежавшая так близко, не знала об их молчаливом согласии. Она блаженно похрапывала. Как-то его отшлепали за то, что он пытался воспроизвести звук пилы каменщика. Ланика была не обычной няней, но особой царской крови, и дважды в день напоминала ему, что ни для кого другого на всем белом свете — исключая сына его отца — она не взяла бы на себя таких трудов.

Всхрапывания, отдаленное пение были звуками одиночества. Единственными, кто бодрствовал здесь, вблизи, оставались он сам, змея да часовой, шагавший по коридору и только что брякнувший доспехами, проходя мимо дверей.

Ребенок перевернулся на бок, поглаживая змею и чувствуя, как гладкое, упругое тело скользит под его пальцами и по обнаженной коже. Змея положила плоскую голову ему на сердце, словно вслушиваясь. Поначалу она была холодной, поэтому мальчик проснулся так быстро. Но теперь, забирая его тепло, змея согревалась и замирала. Она засыпала и теперь могла остаться с ним до утра. Что сказала бы, наткнувшись на нее, Ланика? Он подавил смешок, чтобы не спугнуть змею. Он и не знал, что змея уползала так далеко от комнаты матери.

Он прислушался, стараясь уловить, не послала ли мать своих женщин на поиски. Змею звали Главк. Но все, что он расслышал, — это громкий голос отца, перекрывший крики.

Он представил мать, в белом шерстяном платье с желтой каймой, которое она обычно надевала после купания; волосы распущены, лампа просвечивает красным сквозь прикрывающую руку; она тихо зовет: «Глав-в-вк!» — или, может быть, наигрывает змеиную музыку на своей крошечной костяной флейте. Женщины, должно быть, ищут повсюду, среди столиков для гребней и горшочков для притираний, внутри окованных бронзой сундуков для одежды, пахнущих кассией; он уже видел подобные поиски затерявшейся серьги. Служанки напугаются, станут неуклюжими, а мать будет сердиться. Снова прислушиваясь к шуму в зале, он вспомнил, что отец не любит Главка и будет рад, если тот пропадет.

И тогда он решил отнести змею сам.

Ребенок сразу же принялся за дело. Он стоял на желтом полу, в голубом лунном свете, поддерживая руками туловище обвивавшейся вокруг него змеи. Мальчик не хотел потревожить ее, одеваясь, но все-таки взял со стула свой плащ и завернулся в него, чтобы обоим было тепло.

Потом он помедлил, размышляя. Нужно было пройти мимо двух солдат. Даже если оба окажутся друзьями, в этот час они остановят его. Он вслушался в поступь стража. Коридор здесь поворачивал, и сразу же за углом была кладовая. Страж присматривал за обеими дверями.

Шаги стихли. Ребенок приоткрыл дверь и выглянул наружу, прикидывая, как лучше идти. В углу на постаменте из зеленого мрамора стоял бронзовый Аполлон. Ребенок был достаточно мал, чтобы спрятаться за ним. Когда часовой повернул в другую сторону, он пустился бежать.

Дальше все шло легко, пока он не добрался до маленького дворика, от которого поднималась лестница к царской опочивальне.

Ступени вели вверх между стенами, расписанными изображениями деревьев и птиц. Наверху лестница заканчивалась небольшой площадкой, на которую выходила полированная дверь; дверная ручка представляла собой огромное кольцо в пасти льва. Мраморные ступени почти не стерлись. До правления царя Архелая здесь была всего лишь маленькая гавань в лагуне у Пеллы. Теперь вырос город с храмами и большими домами; на отлогом холме Архелай выстроил свой знаменитый дворец, удививший всю Грецию. Он был слишком известен, чтобы в нем что-либо менять; сплошная роскошь, но образца пятидесятилетней давности. Зевксис потратил годы на роспись стен.

У подножия лестницы стоял второй страж, царский телохранитель. Сегодня это был Эгис. Он стоял спокойно, опираясь на копье. Ребенок, украдкой выглянув из полумрака коридора, подался назад, наблюдая, выжидая.

Эгису, сыну управляющего царскими землями, было около двадцати. Сейчас, в парадных доспехах, он дожидался царя. На шлеме колыхался гребень из красных и белых конских волос, на свободно вращающихся нащечниках вычеканены львы. На щите искусно нарисован бегущий вепрь. Щит висел у Эгиса на плече; юноша не снимет его до тех пор, пока царь не окажется в полной безопасности в своей постели, да и тогда будет держать под рукой. В правой руке он сжимал семифутовое копье.

Ребенок с восторгом смотрел на него, чувствуя, как под плащом мягко шевелится и изгибается змея. Он хорошо знал Эгиса, и ему хотелось с гиканьем выскочить из своего укрытия, заставив того поднять щит и выставить копье. Потом воин вскинет его себе на плечи, и он коснется высокого гребня шлема.

Но Эгис на посту. И именно он осторожно постучит в дверь и передаст Главка одной из женщин, ему же самому останется только вернуться к Ланике, в свою постель. Ребенок и раньше пытался войти в комнату матери ночью, хотя никогда не делал этого в столь поздний час; ему всегда говорили, что это дозволено только царю.

Пока он стоял на мозаичном, в черную и белую клетку, полу коридора, его ноги заныли, он весь продрог. Эгис был поставлен наблюдать за лестницей, и только. Этот пост был особенным.