Песнь призрачного леса - Эрика Уотерс

Сегодня мне нет покоя – как и призракам. От шороха и вздохов листвы деревьев – мурашки по голове, обострилось восприятие. Я чувствую что-то в паузах между музыкальными звуками, которые мы извлекаем из нот, – словно вибрацию, слишком низкую для человеческого слуха. Она уже много недель стоит тут, в лесу, просто я не могу ее разобрать, уловить. Она от меня ускользает.

А остальные ничего не замечают. Сара низко склонилась над своим банджо, темные волосы упали на лоб, губы сосредоточенно сжаты. Музыка льется из-под ее пальцев – яркая, как солнечный свет, скользящий по сосновым иголкам. В этом сиянии очертания Сариного силуэта мягки, а ресницы – пушисты, словно крылышки мотылька.

Роща за ее спиной пронизана золотом далеко-далеко, до самого края маминых владений, а там уж начинается стена настоящего Леса. Там уже свет не властен, он уступает место теням. Там деревья высоки и растут очень тесно, да вдобавок их увивают плющи, а снизу – заросли ежевики. Именно там любят собираться привидения, когда выбираются погулять из дома тети Ины. Именно оттуда доносит ветер их тихий шепот. Вот и сейчас. Слов я не разбираю, но звуки манят меня, отвлекают от музыки.

– О господи, Шейди. – Голос Сары разрубает песню, словно ударом мачете (Орладно одним хлопком по гитарным струнам обрывает только что взятый аккорд). – Опять не вступила когда надо. Почему ты пропустила момент?

Мотыльковая мягкость мгновенно исчезает.

– Прости. – У меня на коленях – дешевая самодельная скрипочка. Я опускаю на нее взгляд. – Мне почти нечего исполнять в этой песне.

Из обтрепанного подола моей юбки вылезла нитка. Я тяну ее и наматываю на палец.

Уже второй раз я забыла вступить где надо. Я сегодня рассеянная. Но, если честно, это потому, что песня меня не вдохновляет. Я хочу научиться играть блюграсс[1] – как папа, чтоб музыка лилась свободным дыханием, а ритм отбивало сердце. Но если Сара и дальше будет подбирать песни исключительно из фолк-рока, я никогда не научусь.

Она нетерпеливым движением откидывает назад короткие растрепанные волосы, показывая модно коротко подстриженные волосы над ухом и родимое пятно в форме облака за ним. Сколько же раз я представляла себе, как пробегаю по нему губами…

– Шейди, «Открытые микрофоны»[2] – уже через неделю. Если тебе не нравится, можем сыграть там что-нибудь другое, но если не выберем песню уже сегодня, отрепетировать не успеем. – В голосе Сары – резкие, раздраженные нотки. Словно ее заставляют выполнять задание в паре с нерадивым одноклассником. – Ты ведь знаешь, мне позарез надо выиграть этот конкурс.

– Прости, – снова извиняюсь я уже громче и берусь за гриф скрипки, демонстрируя полное внимание. Виновата тут только я, но раздражение в голосе Сары заставляет меня уставиться на нее в ответ. Все мысли о губах и облачках испарились. – Ты же знаешь, я тоже хочу победить.

Главный приз – бесплатные полдня в небольшой студии, и можно будет записать одну песню на качественной аппаратуре и с настоящими профессионалами. Здорово, что и говорить, но важнее для меня – чувства Сары. Хочу, чтобы она порадовалась. Хочу видеть счастье в ее глазах. Она считает, все это поможет ей поступить в хорошую музыкальную школу.

Однако пока мы даже не можем решить, что сыграть на вечере «Открытых микрофонов». Саре нравятся новейшие, как можно более популярные фолк-роковые композиции, Орландо перелетает с цветка на цветок музыкальных пристрастий с легкостью и беспечностью бабочки, а я по-настоящему раскрываюсь, только когда мы играем традиционный фолк и блюграсс. Мы будто остатки от трех разных блюд, из которых кто-то пытается сделать запеканку.

– Можно попробовать «Вэгон-Вил»[3]. Там сильная партия для скрипки, – предлагает Сара.

– «Вэгон-Вил»? – От удивления я даже вздрагиваю. Последний раз мы играли эту песню с Сарой вдвоем, одни, у нее в комнате. Причем едва успели начать – и минуты не прошло, – как наши губы оказались в сантиметре друг от друга. Поцелуя не случилось – она успела отстраниться, но с того дня все для нас и между нами изменилось. Мы никогда об этом не разговаривали, но, может, теперь Сара решила мне… напомнить, подтолкнуть меня, дать мне возможность открыться?

Она смущена. Лицо сразу заливает густой румянец. Нет, она не хотела намекать на тот недопоцелуй.

– «Вэгон-Вил» – это уже немного заезжено. – Я отвожу взгляд.

– Зато народ всегда в восторге, как ни сыграй, – возражает Орландо.

Он не обратил внимания на то, что между нами только что пробежало. Лежит себе, растянувшись на животе, очки в проволочной оправе сползли на кончик носа, который, в свою очередь, завис сантиметрах в восьми, не выше, над копошащимся месивом из мокриц, собранных под соседним камнем. Репетировать в лесу с Орландо всегда чревато – то он за кузнечиком куда-нибудь упрыгает, то над муравейником на час-другой зависнет. Эти его манеры рассеянно-увлеченного натуралиста Сару злят, но нельзя же заставить человека разлюбить то, чем он увлечен. А Орландо увлечен насекомыми.

– Есть еще идеи? – вопрошает Сара.

– Я уже давно разучиваю «Балладу о двух сестрах»[4]. Орландо она тоже нравится.

– Не. Слишком она чудна́я, бредовая и жуткая. – Она качает головой.

Я пожимаю плечами. Сарина правда. «Баллада о двух сестрах» – это старинная народная песня, как можно догадаться, о двух сестрах. Они обе влюбляются в одного парня, и одна другую топит в реке. Потом тело погибшей выносит на берег, там его находит юный менестрель и из костей мастерит арфу. Точнее – саму арфу из костей, а струны – из ее волос. Певец идет к родному дому несчастной. Однако там арфа из останков утопленницы способна играть лишь одну мелодию: «Прощай, отец мой дорогой».

Отец сыграл мне «Балладу о двух сестрах» в один из периодов душевных невзгод, когда все его песни окрашивались мрачными, тоскливыми тонами независимо от содержания. В такие времена папа так отдалялся от ярких красок и переливов блюграсса, как только может отдалиться человек со скрипкой в руке. Легко было представить себе, что это он лично загубил добрую сестру – так надрывно заливался его инструмент, так хрипло-печально лился голос: