Исповедь соперницы - Симона Вилар

Памяти моей матери…

Я всегда знала, что могу добиться всего чего захочу.

Конечно, я не была настолько наивной, чтобы не понимать — для получения желаемого следует предложить немало усилий, к тому же не все приходит сразу. Но в одном могу поклясться — ни разу я не познала поражения. Это давало мне повод гордиться собой, ходить с высоко поднятой головой, ничуть не стесняясь своего происхождения.

Да, пусть я и была незаконнорожденной, но в то же время и принцессой Нормандской. Ибо мой отец — сам Генрих I Боклерк, герцог Нормандии и, свыше того, король Англии. Правда в Англии я бывала редко, больше жила в континентальных землях отца. Я была «дитя двора», девица выросшая в королевском окружении, незаконнорожденная принцесса, и пусть бы только кто попробовал мне в глаза сказать, что я не более, чем одна из ублюдков моего любвеобильного батюшки.

Моя мать давно умерла. Я ее совсем не помнила, знала только, что она была вдовой нормандского рыцаря, некогда обратившаяся с прошением к королю, а уж Генрих Боклерк редко упускал приглянувшуюся даму. Так я и появилась на свет, одна из множества его внебрачных детей. Но ко мне отец относился с особой нежностью, так как я рано осиротел, и мне с няней Маго было позволено жить при дворе. Я с детства впитала в себя атмосферу интриг и замковых тайн, научилась в них разбираться и использовать себе на корысть. Интриги! Ничто так не волновало меня. Я жила этой жизнью и она мне нравилась. О, я быстро научилась распознавать свою выгоду и никому бы не позволила себя обидеть.

А ведь в последний раз меня посмел задеть сам примас[1]Англии архиепископ Кентерберийский. Этот поп громогласно осудил мою манеру туго затягивать шнуровку платья, заявив, что так я сильно подчеркиваю фигуру, выставляя на обозрение каждый изгиб тела, смущая тем самым разум мужчин, наводя их на плотские помыслы. Как будто мужчины не думают об удовлетворении плоти ежедневно! Вдобавок этот съязвил, что ничего иного и не следовало ожидать от девицы, чья мать была одной из шлюх короля, имени которой Генрих и припомнить уже не может.

Кто бы снес подобное оскорбление? И я показала, что смогу отомстить даже главному церковнику Англии.

Кем это сказано что Церковь вне юрисдикции короля? Уж по крайней мере не такого как мой отец. Генрих I держал всех этих длиннополых в кулаке и, чтобы не вещал Рим, ни одно церковное постановление не имело силы, если отец не одобрил его. К тому же любой церковник был так же подданным короля. Пришлось навести справки об архиепископе, и среди прочего всплыли факты его необычайного благоволения к саксам, этому грубому, мятежному племени, которое огнем и мечом покорил мой грозный дед Вильгельм Завоеватель.[2]А примас не только вступался за них, но даже утаивал от короля их выходки, заминал скандалы. Стоило ли об этом узнать королю? Разумеется. И уж я постаралась представить все в таком свете, что примас выглядел едва ли не смутьяном.

Наградой мне стала восхитительная сцена: отец устроил святоше гневный разнос, а под конец велел покинуть двор, заняться делами духовными и не совать свой нос туда, куда не следует.

Пристыженный архиепископ Кентерберийский поспешил уехать, но прежде чем он укатил, я постаралась, чтобы ему стало известно, кто донес на него. Его последний укоризненный взгляд доставил мне немало торжества, как и порадовало то боязливо-почтительное отношение, с каким стали относиться ко мне, поняв какое влияние я имею на родителя. Ибо я была Бэртрадой Нормандской… или Английской, если угодно. Так меня полагалось называть до той поры, пока я не выйду замуж и не стану по праву носить имя супруга.

Вопрос замужества для меня, как и для любой девицы благородной крови, представлял немалый интерес. Я была честолюбива и не вышла бы ни за кого, кто бы ни поднял меня до уровня настоящей госпожи с достойным титулом. А почему и нет? Сам Вильгельм I, мой дед по отцу, был рожден от внебрачной связи герцога Роберта Дьявола и дочери кожевенника Арлетты. А стал же он королем! Мои незаконнорожденные братья Роберт, Реджинальд и Бодуэн — могущественные вельможи Англии. Первый носит титул графа Глочестера, второй Корнуолла. А третий — Девоншира. И, тресни моя шнуровка, я не желала для себя меньшего.

Отец дал мне понять, что я богатая невеста: мое приданное составляют пять тысяч фунтов, то есть столько же, сколько некогда оставил моему отцу Вильгельм Завоеватель. И Генрих Боклерк сумел стать королем. Короны мне не добиться — хотя бы потому, что я женщина и незаконнорожденная дочь. Я это понимала, но так или иначе хотела стать настоящей госпожой. В мои двадцать два года я это уже ясно осознавала. А ранее… Выть хочется, как вспомню, сколько я допустила ошибок. Но все же я не теряла надежды. Ведь кроме пяти тысяч в качестве приданного, не стоило сбрасывать со счетов, что я красавица.

Об этом мне говорило не только зеркало и моя льстивая Маго, но и взоры мужчин. Да, я знала, что красива. У меня блестящие темные глаза цвета спелой вишни и золотисто-смуглая кожа, как у восточных красавиц. О таких с восхищением рассказывают паладины, возвратившиеся из Святой Земли. Этот золотистый отлив придает мне, нормандской девице, особую экзотичность. Рост у меня высокий, царственный, а фигура… Мужчины глядят мне вслед и я знаю — им есть, что посмотреть! Пояс, что обхватывает талию, я стягиваю на окружности не более семнадцати дюймов. Бедра у меня широкие, а грудь… Как сказал этот противный архиепископ — наводит на плотские помыслы. Лицом я удалась в отца-короля, оно у меня несколько худощавое, с чуть впалыми щеками, а рот… Пожалуй рот я сочла бы несколько тонкогубым. Жестким, как говорит мой кузен Стэфан Блуаский. Но это истинный рот потомков Завоевателя.

Главное мое украшение — волосы, в этом нет никаких сомнений. Пышные, вьющиеся мелкими кольцами и такие густые, что няня Маго не один гребень сломала, расчесывая их. На первый взгляд они могут показаться черными, но это только в полумраке сводов. На свету же в них явно поблескивает медь — но это вовсе не рыжина, а благородный красноватый отлив. Придворные поэты, сочиняя в мою честь баллады, так и не смогли точно определить их цвет: кто сравнивал их с отблеском факелов в полумраке, кто с ценным красным деревом. Но что мои кудри необычайно красивы, все признают в один голос. Поэтому я не люблю покрывать их вуалью или накидкой. Ну, разве что, когда этого требуют приличия. В церкви, например.

Конечно, такая красавица, к тому же дочь короля и богатая невеста, вполне может рассчитывать на блестящую партию. При этом я до сих пор не помолвлена, а в таком возрасте уже просто неприлично оставаться в девицах. Вон моя сестра Матильда, правда законнорожденная принцесса, уже дважды представала перед алтарем. Первый раз в двенадцать лет и мужем ее был сам император Германский Генрих V. В двадцать три она уже овдовела, а в двадцать шесть вторично обвенчалась с юным графом Анжуйским Жоффруа. Матильда стала графиней Анжу, хотя ее по прежнему все величают императрицей. Меня это просто бесит, но я утешаюсь тем, что живет-то она с мальчишкой Анжу, как кошка с собакой. И то не диво — с ее то гордыней, да еще на десять лет старше супруга. Говоря как на исповеди, я рада, что у них не складываются отношения, ибо безбожно завидую Матильде. Два раза замужем, два раза госпожа целого края! Но о моей зависти знала только преданная Маго. С Матильдой же я сама кротость. Ведь она бесспорно любимица Генриха I. И на то есть причины. У моего отца-кобеля более двадцати бастардов и всего одна законнорожденная дочь Матильда. Правда был у него и сын, наследник принц Вильгельм. Но одиннадцать лет назад он погиб. Корабль на котором он с друзьями плыл по Ла Маншу затонул, и никто с тех пор не видел моего отца веселым. Ведь теперь его единственным законным ребенком осталась только Матильда. И это несмотря на двадцать других детей — с полосой на гербе с левой стороны![3]