Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика - Гиора Ромм

Книга, которую вы держите в руках, была написана на иврите и стала в Израиле бестселлером и сенсацией. Гиора Ромм был израильским военным летчиком-асом.

В 1967 году, в ходе Шестидневной войны Гиора Ромм, двадцатидвухлетний лейтенант, сбил в воздушных боях пять МиГов.

Четырнадцать месяцев спустя над дельтой Нила египетская ракета взорвалась под хвостом его «Миража»-IIIC. Через несколько мгновений Гиора обнаружил себя висящим на стропах своего парашюта, в десяти тысячах футах над землей, со сломанной ногой и раздробленной в нескольких местах рукой. Крестьянские арыки и поля слились внизу в одно пятно, куда стремительно снижался его парашют.

Гиора был уверен, что погибнет, как только его ноги коснутся земли.

Ни один израильский пилот не пережил плена в Египте или в любой другой арабской стране.

«Одиночество» — автобиографический рассказ Гиоры о плене, пытках, допросах, освобождении и возвращении в строй.

«Одиночество» не является классической военной прозой. Это не рассказ о героизме, хотя если кого и можно назвать героем, так это автора этой книги. По большому счету, это и не рассказ о плене и заключении. «Одиночество» — история внутренней борьбы Гиоры Ромма. Говоря его собственными словами, это «рассказ с большой высоты», в прямом и переносном смысле слова.

Ромм не мог сказать своим тюремщикам правду о том, кто он и чем занимался. Ему пришлось придумать вымышленную биографию и постоянно держать ее в голове на протяжении долгих месяцев одиночного заключения, когда его тело от груди до пальцев на ногах было заковано в гипс.

Во всем мире нельзя упасть ниже твердого холодного пола одиночной камеры. На всей планете нет места дальше, чем вражеская тюрьма для военнопленных.

Однако падение с небес стало для Ромма только прелюдией. «Настоящее» одиночное заключение началось после возвращения в Израиль. В одну руку был вставлен металлический стержень, другую руку он не мог поднять настолько, чтобы надеть на голову летный шлем или опустить фонарь истребителя, — он вернулся в строй не в качестве воина-одиночки, а командиром эскадрильи, отвечающим в военное время за жизнь и благополучие нескольких десятков летчиков. Его внутренняя борьба продолжалась в кабине истребителя над дельтой Нила — в том самом месте, где он рухнул с небес на землю.

Теперь он чувствовал одиночество острее, чем в самый мрачный период своего плена.

Вместе с тем «Одиночество» нельзя назвать мрачной и депрессивной книгой. На ее страницах мы найдем и искрометный юмор, и меткие наблюдения, и неожиданные мысли.

Испытания, которые Гиора Ромм выдержал в плену, стали для него обрядом инициации. Он упал, но смог подняться.

«Одиночное заключение» — берущий за душу рассказ о том, как человек столкнулся со своими страхами и ограниченностью, чтобы в конечном итоге узнать, что он способен не только выжить, но и победить.

Я свисал со своего парашюта, смотрел вниз с высоты десять тысяч футов и был совершенно уверен, что через пятнадцать минут я буду убит. Мне было очень жалко самого себя. Ни один из летчиков, катапультировавшихся над дельтой Нила, не пережил свидания с «комитетом по организации торжественной встречи», и у меня не было повода думать, что меня ожидает иная судьба.

Несколько секунд назад я сидел в кабине своего «Миража» и рассекал небо на сверхзвуковой скорости в двухстах с лишним милях от дома. Когда под хвостом моего самолета взорвалась ракета, я попытался удержать ситуацию под контролем. Но у меня ничего не вышло. В самолете «Мираж» есть три независимые гидравлические летные системы, и меньше чем через десять секунд давление упало во всех трех. Когда давление упало ниже 90 HPZ, третья, аварийная система включила предупредительную сирену. Ее звук, завывший в ушах, относится к числу тех, от которых внезапно падает давление у самих пилотов.

Я дернул рукоятку, надеясь развернуть самолет в сторону дома, но машина не реагировала. Ощущение было, словно я управляю игрушкой: вы яростно вертите руль в разные стороны, однако машина движется без всякой связи с поворотами рулевого колеса. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что настал звездный час моего катапультирующегося кресла. Я в последний раз быстро огляделся вокруг, поднял обе руки к ручке катапульты и рванул ее так сильно, что она опустилась до уровня груди и отогнулся брезент, защищающий лицо пилота. Ничего не произошло. Я отпустил ручку и дернул ее снова, на этот раз сильнее. Снова ничего. Я убрал с лица брезент и увидел, что стремительно лечу вниз вертикально земле. Через несколько секунд моему самолету предстояло вырыть в земле гигантскую воронку и поднять клубы пыли, которые рассеет ветер. Моя правая рука быстро переместилась к нижнему катапультирующему кольцу, которое находится у летчика между ногами. Я его дернул изо всех сил. Фонарь кабины отъехал; я знал, что катапультирование начнется через несколько секунд. Помнится, у меня мелькнула мысль: «Эй, погоди, ты же не сможешь вернуться!» и тут мне в лицо ударил ветер.

Словно ядро, выпущенное из пушки, я в мгновение ока перенесся из кабины во внешний мир. Мое тело протиснулось сквозь звуковой барьер и оказалось во власти ветра, дувшего со скоростью шестьсот миль в час.

В «Мираже» процесс катапультирования занимает 1,75 секунды, чтобы притормозить летчика со скорости катапультирования до скорости свободного падения. Поскольку катапультирование произошло на высоте четырнадцать тысяч футов или выше — меня сбили на высоте двадцать тысяч футов, и парашют летчика пока не раскрывался! Вместо этого над креслом раскрылся маленький стабилизирующий купол. Все время, что летчик падает, он остается пристегнутым к креслу. Идея заключается в том, чтобы пилот как можно быстрее и наиболее безопасным образом достиг высоты, где достаточно кислорода и тепла.

Это были совершенно оглушающие 1,75 секунды. Подхвативший меня ветер швырял кресло то вверх, то вниз, то вправо, то влево, сорвав летный шлем, на котором был нарисован дракон, мою кислородную маску и перчатки. Затем последовал мягкий толчок — это раскрылся стабилизирующий купол. Я обнаружил, что сижу в своем кресле, словно больной в приемной у врача. Разница была лишь в том, что я стремительно падал.