Хроники Сен-Жермена - Челси Куинн Ярбро

Кровожадно: друзьям и коллегам Сьюзи Макки Чарнас, Стивену Кишу и Танит Ли

Издательски (четырежды): Чарльзу Л. Гранту

Философски (всегда и во веки веков): Мну Нобухико Смайли

Письмо графа де Сен-Жермена к Мадлен де Монталье.

«Сассвер-парк, Лозанна, Швейцария.

3 ноября 1889 года

Монбюсси,

Шалон-сю-Марн,

Франция.

Дорогая Мадлен!

Пишу ваше имя, а душу щемит: мне хочется быть рядом с вами. Пусть хоть серьги, которые доставят с этим письмом, напомнят вам о неизменности моих чувств.

Вы пишете, что оскорблены решением Поля жениться на шведке и что теперь ваше единственное желание — отомстить за боль, причиненную вам. Нет, Мадлен, нет. Поверьте, это не выход. Учитесь на моих ошибках — простите их. Не каждому дано испытать ту любовь, что горит в нас обоих. Век людской короток, нам же отпущена вечность. Когда-то, еще до того, как мы стали близки, вы тоже ведь сокрушались о скоротечности жизни. А теперь что для вас десятилетие? И что оно значит для Поля? Вспомните, моя милая, наши объятия привлекательны в основном для людей обездоленных или в чем-либо ущемленных. Я не циничен, мне ведь потребовались четыре тысячелетия, чтобы, вас отыскать, чем я несказанно счастлив, несмотря на то, что теперь наша страсть не имеет возможности чувственно разрешиться. Оставьте Поля его шведке, пусть себе верит, что вампиры — миф, которым пугают детей и читателей Гофмана и Полидори.

Да, думаю, с вашей стороны будет разумно на время уехать из Монбюсси. Экспедиция в Вавилон — прекрасный к тому повод. Вы правы, сожалея о нынешней практике проведения археологических изысканий. Люди так озабочены поисками одних диковин, что в спешке затаптывают другие. Однако ваше самое больше богатство — время, и вы скоро это поймете. Когда вернетесь во Францию под видом собственной племянницы или внучки и ощутите себя некой константой в калейдоскопе происходящих вокруг перемен.

Пора бы и мне отправиться в путешествие: здесь я провел почти пятнадцать годков. Поживу для начала в английском имении, но, думаю, не задержусь там надолго. Париж, Лозанна, Мадрид мною также изучены, иное дело — Стокгольм, Варшава, Санкт-Петербург. Я дам вам знать, где осяду, а вы, в свою очередь, обещайте хотя бы изредка сообщать мне о состоянии своих дел.

Не предавайтесь унынию, дорогая. Любовь, нам дарованная в столь странной форме, не мука, а светоч, озаряющий всю нашу жизнь. Жизнь, Мадлен, вопреки проискам смерти. Поверьте в это, как и в то, что я люблю вас и буду любить до тех пор, покуда живу.

Сен-Жермен

(печать в виде солнечного затмения)».

— С этим зеркалом и впрямь кое-что связано. Мне приятно, что вы обратили на него внимание, — сказал владелец имения Бриаркопс мужчинам, собравшимся в дубовой гостиной. Он потянулся, чтобы налить портвейна себе, и жестом предложил остальным сделать то же. — Чудесный напиток и… мой ровесник. Отец сам следил за укупоркой бочек, а он, ей-ей, был знаток.

Пятеро гостей с готовностью приняли предложение, шестой отказался, отвесив хозяину церемонный поклон.

— Оставьте условности, — сказал тот, беззаботно взмахнув длинной худой ладонью. Он повозился в своем кресле, укладывая ноги на тяжелую — времен Тюдоров — скамью, потом медленно раскурил сигару, наслаждаясь ее вкусом и нетерпением окружающих.

— Ближе к теме, Уиттенфильд, ближе к теме, — промямлил округлый джентльмен с пятнистыми бакенбардами и примолк.

Чарльз Уиттенфильд, девятый граф Копсхоу, выпустил облачко табачного дыма, смешанного с парами портвейна, и задумчиво посмотрел на небольшое тусклое зеркало в витиеватой барочной раме из серебра.

— История и впрямь интересная, — заговорил он снова, обращаясь скорее к себе, чем к гостям. Потом взгляд его обратился к тощему хмуроватому щеголю, сосредоточенно крутившему свой бокал вокруг пламени толстой свечи. — Доминик, вы же помните тетушку моей матери, Серену?

— Я помню всех наших родственниц с этой стороны, — самодовольно объявил Доминик. — Удивительные создания! О многих из них моя матушка, например, и говорить не хочет — ей они кажутся нереспектабельными. Так что же с того? Ведь респектабельность — сплошное занудство!

— Да… там все леди, как на подбор, с огоньком, и я всегда этому изумлялся. Они оживляли семью, чего никак нельзя сказать об их муженьках. Нет среди них ни пиратов, ни искателей приключений. И надо же — эти простые, крепкие, зажиточные селяне отчего-то тянулись к сумасбродным девицам. — Граф скорбно вздохнул. — Такова, Доминик, была и старушка Серена…

Доминик кивнул с подчеркнутым неодобрением, маскировавшим своеобразную гордость:

— Я не встречал женщины, которой ее имя подходило бы меньше.[1]Да, джентльмены, избранницами целой плеяды мужчин в нашем роду, как верно подметил кузен Чарльз, становились женщины… неподходящего толка. Серена происходила из гугенотской семьи, — прибавил он важно, словно это что-нибудь объясняло.

— О да, и эта вот гугенотка всем доставляла немало хлопот, — тихо рассмеялся хозяин. — В последний раз я видел ее скачущей на жеребце по Костволдсским холмам. Местные жители были просто скандализированы. Ей запретили участвовать в состязаниях, и она разозлилась, Заявила, что спорт для нее слишком пресен, и унеслась… в туманную даль.

— Уиттенфильд… — напомнил все тот же округлый гость.

— Ах, ну да, зеркало. — Граф с задумчивым видом приложился к портвейну. — Зеркало досталось нам от нее. Конечно, это наследство, фамильная ценность. — Он вновь замолчал, чтобы сделать новый глоток. — Говорят, оно венецианское, ему лет триста пятьдесят… или чуть меньше. Рама появилась позднее. Марсден, оценщик, решил, что она австрийской работы.

— Венгерской, — пробормотал шестой гость, но его никто не услышал.

— Ну вот… — Уиттенфильд рассудительно покивал, наполняя свой опустевший бокал живительной влагой. — Просто изумительное вино, — причмокнув, выдохнул он.

— Чарльз, вам надо было пойти в актеры, — строго сказал Доминик, усаживаясь поближе к камину.

— Ну хорошо, — капитулировал Уиттенфильд, — продолжаю. Я уже сказал вам, что само зеркало венецианское и что ему более трехсот лет. Марсден допускает, что самая ранняя дата его изготовления — примерно тысяча пятьсот семидесятый год, но это, я думаю, вряд ли. В любом случае мы можем быть уверены, что в тысяча шестьсот десятом году оно уже существовало, а год этот очень для нашей истории важен. Да-а… год одна тысяча шестьсот десятый… — Он откинулся в кресле, переложил поудобнее ноги и серьезнейшим тоном продолжил: — Не сомневаюсь, что тогдашняя жизнь Европы была гораздо более хаотичной, чем в наши благословенные времена…