Хроники Бейна. Книга вторая - Морин Джонсон

1903 год

Чтобы заметить, что юноша разнес вдребезги в комнате все лампочки, Магнусу Бейну понадобилось минут двадцать, хотя у него было оправдание – его внимание отвлек декор.

Последний раз Магнус был в Лондоне четверть века назад, и все это время по нему скучал. Нью-Йорк на изломе столетий обладал энергией, для любого другого города просто невероятной. Магнус любил прокатиться в экипаже по ярко освещенной Лонгейкр-сквер[1], остановиться перед фасадом театра «Олимпия», выполненным в духе французского Ренессанса, потолкаться среди самых разных людей на фестивале хот-догов в Гринвич-Виллидж. Ему нравилось ездить по эстакадной железной дороге, повизгивавшей тормозами, и не терпелось опробовать подземные линии метро, которые прокладывались в самом центре города. Накануне отъезда он побывал на строительстве станции «Коламбус Сёркл» и теперь надеялся, что к его возвращению ее наконец закончат.

Но Лондон оставался Лондоном, он, слой за слоем, хранил свою многовековую историю, в которой оставил след и Магнус. Одних людей здесь он любил, других ненавидел, а когда-то у него была женщина, которую он и любил и ненавидел одновременно. Из-за нее он и покинул Лондон, убегая от воспоминаний. Порой он спрашивал себя, правильно ли поступил, что уехал, и не лучше ли было бы остаться, терзаться и терпеть.

Магнус уселся в старое, видавшее виды обтянутое бархатом кресло – за долгие десятилетия подлокотники протерлись до дыр – и осмотрелся. В Англии повсюду чувствовался дух аристократизма, до которого Америке с ее агрессивной молодостью было еще далеко.

На потолке мягко горели рожки люстры – не хрустальные, конечно, а стеклянные, но все же заливавшие помещение нежным, приятным светом. Вдоль стены тянулся ряд электрических светильников. Электричество Магнуса до сих пор воодушевляло, хотя оно и уступало в яркости колдовскому огню.

Мужчины, сидя за карточными столами, играли в фараон и пикет. Дамы в слишком узких и ярких платьях, от которых Магнус пришел в полный восторг, томились на бархатных скамьях, расставленных вдоль стен. Те, кому везло в игре, подходили к прелестницам; от одержанной победы мужчин распирала гордость, а в карманах хрустели банкноты. Те же, кого госпожа удача обходила своим вниманием, попрощавшись с деньгами и приятелями, молча надевали пальто и уходили в ночную темноту.

Все это было очень волнующе и доставляло Магнусу истинное удовольствие. Несмотря на прожитые годы и на то, что представители рода человеческого ничем не отличались друг от друга, он с неугасающим интересом наблюдал за обычной жизнью обычных людей.

Раздался громкий хлопок, и Магнус поднял глаза. Посреди комнаты, сжимая в руке револьвер, стоял юноша. Он только что отстрелил у люстры рожок, и пол был усеян осколками.

Магнус почувствовал то, что французы называют дежавю. Ему показалось, что он здесь уже был. Ну конечно, двадцать пять лет назад!

Лицо юноши, одно из самых прекрасных, которые доводилось видеть Магнусу, возникло словно из прошлого, воскрешая воспоминания. Красота этого лица была столь восхитительна, что служила этому убогому залу утешением; она пылала настолько неистово, что электрический свет выглядел униженным. Белая кожа как будто светилась изнутри. Изгибы скул и шеи, которую было видно в расстегнутый ворот рубашки, поражали своей безупречностью; юношу было бы не отличить от статуи, если бы не растрепанные, слегка вьющиеся, спадающие на лоб черные волосы.

Магнус мысленно перенесся на четверть века назад, в Лондон туманов и газовых рожков, и губы его сами по себе прошептали имя: Уилл, Уилл Эрондейл.

Влекомый неведомой силой, Магнус сделал шаг вперед.

Юноша посмотрел на него, и… Эти глаза не могли принадлежать Уиллу. Магнус видел их и грустными, и веселыми, и они были синими, как небо.

У юноши, стоявшего среди осколков стекла, глаза были золотистые и напоминали наполненный до краев бокал белого вина, в котором утопает пламенеющее солнце. И если его кожа светилась, то глаза – лучились. Трудно было представить, чтобы этот мальчик был способен на нежность. Он был чертовски хорош собой, но его красота была той же природы, что красота Елены Троянской: она таила в себе погибель, ее блеск воскрешал воспоминания о сожженных городах.

Туман и газовые рожки вновь скрылись в закоулках памяти Магнуса. Неуместный приступ ностальгии прошел. Это не Уилл. Уилл уже давно превратился в мужчину, а этого юношу Магнус не знал.

Однако он ни секунды не верил, что это простое совпадение. И направился к молодому человеку – для этого не пришлось никого расталкивать, поскольку другие завсегдатаи этого притона, по вполне понятным причинам, приближаться к стрелявшему не осмеливались. Тот стоял один, словно осколки стекла вокруг него были морем, а он – островом.

– Таким оружием Сумеречные охотники не пользуются, не так ли? – прошептал Магнус.

Золотистые глаза сузились, превратившись в две яркие щелки, рука дернулась к рукаву, где, по предположению Магнуса, был спрятан кинжал. Длинные пальцы подрагивали.

– Спокойно, – произнес Магнус, – я колдун, и те, кто знает меня по Нью-Йорку, подтвердит тебе, что я совершенно безобиден.

Повисла пауза, в которой явственно ощущалась угроза. Теперь глаза юноши были как звезды – сиять сияли, но не отражали ни малейшего намека на чувства. Обычно Магнус видел людей насквозь, но предсказать, что в следующий миг сделает этот парень, ему было не под силу.

И то, что произнес красавчик, его очень удивило.

– Я знаю, кто ты. – В голосе чувствовалась доброта.

Магнус, в безмолвном вопросе, приподнял бровь. За многие века жизни он научился искусству не заглатывать первую попавшуюся наживку.

– Ты – Магнус Бейн.

Колдун на мгновение замер в нерешительности, затем кивнул.

– А ты?

– Меня, – заявил юноша, – зовут Джеймс Эрондейл.

– Я так и знал, что ты скажешь что-нибудь подобное, – прошептал Магнус. – И… отрадно сознавать, что я столь популярен.

– Ты – колдун и друг моего отца. Он всегда ставил тебя в пример нам с сестрой. Когда другие Сумеречные охотники пренебрежительно отзывались об обитателях Нижнего мира, он говорил, что знавал колдуна, который не только был его лучшим другом, но и заслуживал доверия больше, чем иной нефилим.

При этих словах губы юноши скривились, словно он считал подобные высказывания отца идиотскими.

У Магнуса не было никакого настроения проявлять себя циником.

С Уиллом он расстался хорошо, но в то же время он неплохо знал Сумеречных охотников. Они, без особых разговоров, выносили обитателям Нижнего мира суровые приговоры за разного рода дурные поступки; они считали, что нежить порочна по своей природе и этого во веки вечные не изменить. В силу твердой убежденности нефилимов в собственной правоте добрые дела колдунов проходили мимо них, словно написанные на воде.