Хроники Бейна. Книга вторая - Морин Джонсон

Нетронутым остался один-единственный портрет. Он был написан маслом и хранился под стеклом, пыльного налета на нем не было. На портрете был изображен юноша лет семнадцати, ужасно бледный и тощий. Он сидел в кресле, откинув голову на спинку, словно у него не было сил держать ее самостоятельно. Глаза юноши были темно-зеленые, словно вода в лесном озерце, покрытом листьями, на лоб спадали темные прямые волосы, тонкие пальцы вцепились в подлокотники. Такие портреты Магнус видел и раньше – родственники стремились запечатлеть на них обреченных на смерть близких. Он даже представил, скольких усилий стоило позировать этому юноше, чтобы после его смерти портрет служил утешением живущим.

Магнус вспомнил Джеймса Эрондейла – если тот был полон сил, хотя и пребывал в хандре, то юноша на портрете был красив хрупкой красотой свечи, способной угаснуть в любую минуту.

На изодранных обоях, когда-то зеленых, но теперь приобретших серо-болотный оттенок, были начертаны слова. Магнус был вынужден признать, что чернилами послужила кровь, пролитая много лет назад, но так и не отмытая.

Обои свисали со стен лохмотьями. На разрозненных кусках Магнус видел лишь отдельные слова: ЖАЛОСТИ, СОЖАЛЕНИЙ, АДСКИЕ.

Последнее предложение все еще можно было прочесть. ДА СЖАЛИТСЯ ГОСПОДЬ НАД НАШИМИ ДУШАМИ, гласило оно. Ниже была еще одна фраза: БОГ НЕ ЗНАЕТ ЖАЛОСТИ, НЕ БУДУ ЗНАТЬ ЕЕ И Я. Она была не написана кровью, а процарапана на стене через обои, причем, как подозревал Магнус, совершенно другой рукой.

Татьяна села в кресло с вытертой от времени, покрытой пятнами обивкой. Грейс опустилась на колени рядом с приемной матерью. Проделала она это изысканно, порхнув юбками, как лепестками цветка. Магнус подумал, что девушка, должно быть, привыкла плюхаться в грязь, не оставляя на одежде ни единого пятнышка. И как это ей удается?

– Давайте к делу, мадам, – сказал Магнус, а про себя добавил: «Чтобы побыстрее убраться из этого дома». – Скажите мне, для чего конкретно вам понадобились мои непревзойденные способности, чего вы от меня ждете.

– Полагаю, – сказала Татьяна, – ты уже заметил, что моя Грейс прекрасна и без всяких заклятий.

Магнус снова посмотрел на Грейс, опустившую глаза на лежавшие на коленях руки. Вполне возможно, что без заклятий не обошлось, но не исключено, что ее красота была естественной. Природа ли, магия ли – Магнусу было все равно.

– Уверен, что ее уже по праву можно считать колдуньей.

Грейс промолчала и лишь бросила на него из-под ресниц поразительный в своей кротости взгляд.

– От тебя, колдун, мне нужно нечто иное, – усмехнувшись, произнесла Татьяна. – Я хочу, чтобы ты убил пятерых Сумеречных охотников. Я расскажу тебе, как это нужно будет сделать, и очень щедро заплачу.

Магнус был ошеломлен и даже решил, что ослышался.

– Убить? – переспросил он. – Сумеречных охотников?

– Неужели моя просьба кажется такой странной? Я не люблю Сумеречных охотников.

– Но ведь вы, моя дорогая, тоже Сумеречная охотница.

Татьяна Блэкторн сложила на коленях руки и буркнула:

– Ничего подобного.

Колдун окинул ее долгим взглядом.

– Ах да, – промолвил он. – Прошу прощения. Э-э-э… Не будет ли с моей стороны бестактным поинтересоваться, кем вы себя считаете? Вы, может, вообразили себя тенью от лампы?

– Твоя веселость мне претит.

– Еще раз великодушно прошу меня извинить, – спокойным тоном продолжал он, – но, может, вы чувствуете родство с фортепиано?

– Попридержи язык, колдун, и не распространяйся о вещах, в которых ты ровным счетом ничего не смыслишь. – Пальцы Татьяны вдруг судорожно впились в выцветшее платье. – Сумеречный охотник рождается, чтобы искоренять зло. Так гласит легенда. Эти же истины мне вдалбливал и отец. Но он учил меня и другому. У него и в мыслях не было готовить из меня Сумеречного охотника. Он говорил, что мне нужно быть покорной дочерью воина, а со временем стать спутницей жизни воина, матерью славного поколения Сумеречных охотников…

Татьяна замолчала и махнула рукой на слова, начертанные на стене, на темные пятна на полу.

– Вот она, слава, – с горькой усмешкой сказала она. – Отец и вся моя семья обесчещены, а моего мужа у меня на глазах сожрало чудовище… У меня был ребенок, прекрасный мальчик, мой Джесс, но растить из него воина было нельзя. Он всегда был таким слабым, таким болезненным… Я умоляла не наносить на его тело руны – была уверена, что это его убьет, – но Сумеречные охотники меня не послушали. Он кричал и кричал, не мог остановиться. Мы думали, он умрет, но он выжил. Но приговор ему уже был вынесен. С каждым годом он слабел все больше… пока не стало слишком поздно. Когда они сказали мне, что он обречен, ему было шестнадцать.

Во время этого тягостного монолога ее руки не находили себе места, они то показывали на стены, то теребили платье, то обнимали плечи, словно те все еще болели в тех местах, где Татьяну держали Сумеречные охотники, когда она рвалась к своему сыну, то вертели в пальцах большой, богато украшенный медальон на шее. Магнусу показалось, что он мельком увидел в медальоне тот же портрет.

Если Джесс Блэкторн умер в шестнадцать лет, то с тех пор прошло уже девять лет, хотя матери скорбят по безвременно ушедшим детям до конца своих дней.

– Я знаю, сколько вам пришлось страдать, миссис Блэкторн, – как можно мягче сказал Магнус, – но вместо того, чтобы мстить, подумайте лучше о том, что очень многие нефилимы стремятся вам помочь… стремятся облегчить вашу боль.

– Да? И кого же ты имеешь в виду? Уильяма Эрондейла? – Каждый звук в устах Татьяны сочился ненавистью. – Я скорбела по своему умершему ребенку, а они надо мной глумились, ожидая от меня еще каких-то действий и поступков. Но скажи мне, что я еще могла сделать? – Глаза Татьяны стали огромными, в них было достаточно боли, чтобы разрушить Вселенную. – Скажи мне, колдун! Или, может, мне ответит Уильям Эрондейл? Пусть хоть кто-то скажет, как мне поступить, ведь я всегда делала то, что от меня требовали. Мой муж мертв, отец мертв, братья от меня отвернулись, дом разграблен, спасти моего сына нефилимы не смогли. Я была такой, какой мне велели, и в награду за это моя жизнь обратилась в прах.

Даже не заикайся о том, чтобы облегчить мою боль. Боль – это последнее, что у меня осталось. И не говори, что я тоже Сумеречный охотник. Я отказываюсь быть такой же, как они.

– Отлично, мадам, вы с предельной ясностью изложили свою ненавистническую по отношению к нефилимам позицию, – взяв себя в руки, сказал Магнус. – Единственное, чего я не понимаю, – это почему вы решили, что я помогу вам.

Магнус был кем угодно, только не дураком. Смерть Сумеречных охотников явно не была самоцелью. Если бы Татьяна просто жаждала крови, она бы не нуждалась в Магнусе. Обратиться к колдуну она могла лишь в том случае, если собиралась использовать отнятую у нефилимов жизнь для магических ритуалов – самых зловещих из известных, – и тот факт, что ей было известно об этих ритуалах, красноречиво говорил о том, что она уже не впервые прибегала к черной магии.