Меч на ладонях - Андрей Муравьев

16 октября 1094 года. Бордо. 10.30

Булдырь[1]был самым неприметным. Дверь, выходящая на боковую улочку к порту, была открыта, столы надраены и вычищены до блеска, призывно гудел камин, обещая случайному путнику тепло и горячую еду. В узкие прорези в стенах, плотно закрываемые на ночь крепкими дубовыми ставнями, хозяин заведения даже вставил дорогущую слюду, но все ухищрения не помогали – посетителей внутри было раз-два и обчелся.

Голод и нищета царили на французской земле. Вот уже который год все надежды на добрый урожай не оправдывали себя. То дожди, то засуха, то мор – Бог гневался на земли Аквитании. Редкие пейзане, распродав на рынке излишки зерна, старались по-быстрому исчезнуть из суеты городских улиц; виноградарям, потерявшим побеги благородной лозы еще в весенние морозы, уже давно ничего не давали в долг, а иноземные купцы, казалось, позабыли дорогу в эти края. Надежда оставалась только на случайных, залетных гостей, таких как эти двое чужеземцев, вольготно развалившихся на широких, выскобленных добела лавках.

Один был одет как богатый купец из мавританской Иберии. Может, толедец, может, валенсиец – он щеголял в длиннополом халате, богато расшитом и подпоясанном золотым кушаком, на пальцах переливались перстни с драгоценными камнями размером с перепелиное яйцо, на эфесе сабли сверкал гигантский голубой топаз из далекой Индии. Был мусульманин молод и красив собой: коротко стриженная острая бородка, чистое холеное лицо, властные, но благородные черты лица. Впечатление немного портили плутоватые глаза, которые их обладатель прятал за густыми бровями и полуприкрытыми, будто в полуденный жар, веками, да нервные, перебиравшие тесьму пояса пальцы.

Собеседник его, напротив, явно происходил из стран северных, дальних. Невысокий, уже немолодой, щуплого телосложения, он был одет в поношенный тулуп, привычный для диких померанцев или даже гардариканцев. На голове – вылинялый заячий треух. Из-под пол верхней одежды выглядывали стоптанные простенькие сапоги на деревянной подошве. Кожаный пояс северянина был лишен каких бы то ни было украшений, а из оружия он мог похвалиться разве что суковатым посохом со сбитыми концами.

Судя по внешнему виду, мавру следовало бы быть хозяином положения, господином, требовавшим отчета у услужливого холопа, но кабатчику, изредка бросавшему на странных посетителей взгляд из приоткрытой двери кухни, казалось, что именно нищий старик отчитывает холеного язычника… Впрочем, владелец заведения ничего не понимал в услышанном – язык, на котором разговаривали гости, был ему неизвестен.

Между тем старик говорил:

– Мне что, все придется делать самому? – Звуки речи разносились по всему залу. – Раньше ты был моим первым помощником, а теперь у меня такое чувство, что я один бьюсь над решением наших проблем!

Испанец пожал плечами:

– Ну, вы ведь знаете этот Восток, батяня, – пока они соберутся что-то делать, сменятся поколения, на месте городов появятся пустыни, а там, где лежал песок, разольются моря. – Он примирительно всплеснул руками. – Мне самому противна эта тягомотина. Я делаю все, что могу…

Старичок вспыхнул:

– Ты мне зубы не заговаривай. На меня твои способности не действуют. – Он перегнулся через стол и ухватил собеседника за край халата, с силой притянув к себе. – Мне нужен результат, а не эта пустопорожняя брехня!

Ибериец попробовал отстраниться, но кисти рук, удерживающие полы его верхней одежды, были будто из дуба.

– Э-э-э… Я прямо и не узнаю вас, папа. А где же хваленая выдержка Повелителя Ратей? – Мавр с усилием разогнул пальцы старика и отодвинулся. – Где ледяное спокойствие? Где тот, который одним видом останавливал несущиеся на него колесницы, кого не мог вывести из себя даже занесенный бивень боевого слона?

Старичок сник.

Молчание затягивалось. Смущенный реакцией собеседника, мусульманин явно стушевался и тоже затих.

– Так что ты узнал? – сквозь зубы выдавил северянин.

Испанец снял тюрбан и почесал кудлатую вспотевшую голову.

– Ну, во-первых, батяня, кто-то из наших все еще поигрывает в перворожденного – уж очень аккуратно детки заметают за собой все следы…

Обладатель линялого треуха вскинулся:

– И тебе на это понадобилось две тысячи лет?!

Мавр откинулся на лавке, примирительно подымая ладони вверх:

– Папа, я вас умоляю… Какие такие две тысячи?! О том, что эти выродки утянули из северной лаборатории Дур-ан-Ки[2], мы и узнали-то недавно.

Северянин поморщился:

– Хорошо… Двести лет?!

Мусульманин согласно кивнул головой:

– Вот это уже ближе к реалиям.

Низенький «батяня» встопорщился:

– Это, по-твоему, быстро?!

Ибериец закатил глаза:

– Ну, как могу, так и работаю… – Он почесал холеную бородку, мимоходом оценив игру граней гигантского рубина на собственном перстне в отблесках огня камина. – Она на Севере, в Гардарике, это, кстати, твои территории.

Старичок деланно удивился:

– Ты уже не считаешь Гиперборею своей?

Испанец почесался, но углубляться в полемику не стал, сделав вид, что не заметил сарказма.

«Батяня», ожидавший более бурной реакции, поморщился и вернулся к основной теме беседы:

– Так она еще и где-то у смертных?

Мавр надел тюрбан и утвердительно кивнул:

– Нелюди посылают туда отряд.

Теперь задумался северянин. Он долго скреб бороду, сопел и наконец взорвался:

– Нелюди, говоришь… А себя ты, верно, уже причисляешь к приматам говорящим?!

Лицо иберийца стало серьезным.

– Простите, мастер. Слишком много кручусь среди смертных, даже думать начинаю их категориями.

– Среди смертных… Крутится… – Старичок успокаивался. – Да ладно. Закончится – все отдохнем.

– Так что мне делать с… отверженными? Может – сведем под корень?

Северянин думал долго. Когда испанец уже устал наблюдать за игрой света на гранях своих камней и начал откровенно скучать, из угла донесся приглушенный, сдобренный старческой хрипотцой ответ:

– Не надо. У нас в совете кто-то еще не наигрался. Пускай… нелюди сделают, что хотят, а потом… натравите на них кого-нибудь из местных. Нам ни к чему мелькать.